И кофе черен, как мысли. Как мрак ночной за окном.(с) Тенхъе
Краеугольный камень
Автор: shuofthewind
Переводчик: DarkLordEsti
Оригинальный текст: archiveofourown.org/works/3111407
Разрешение на перевод получено
Рейтинг - общий
Категория - джен, гет
Фандом - Аббатство Даунтон
Пейринг: Том Бренсон/Сибил Кроули, Мэтью Кроули/Мэри Кроули
Жанры: АУ, соулмейт-АУ (метки), Таро, Права женщин, аллюзии и ассоциации, исторические аллюзии, отношения сестер, политика.
Саммари: у всех трех сестер есть метки. Делает ли это их жизнь легче? Скорее наоборот.
читать дальше"Иногда я чувствую что-то странное - особенно, когда ты рядом, как сейчас.
Как будто внутри у меня натянута тонкая струна, неразрывно связанная с точно такой же внутри вас. И если нас с вами разделит расстояние, если между нами будут мили и мили, мне кажется, что-то оборвется у меня внутри".
Шарлотта Бронте, "Джейн Эйр"
У всех трех сестер Кроули есть метки.
Ее гувернантка считает, что это не типично. Сибил не уверена. Ведь даже у Платона в "Симпозиуме" сказано, что люди были созданы с четырьмя руками, четырьмя ногами и двумя лицами, и когда боги разделили их, боясь их могущества, каждый человек на планете стал искать свою вторую половинку. Каждый - не просто большинство. Предположительно, метка есть у каждого. Даже у бабушки - хотя даже представить себе невозможно, кто может быть связан меткой с ней.
Как-то раз, вместо того, чтобы читать наизусть поэму, Сибил спрашивает гувернантку, стоит верить сказанному Платоном, или нет. Фройляйн Келдер, чопорная старая дева, которая, наверное, ушла бы в монастырь, если бы не была слишком практичной, крестится и отвечает, что Сибил следовало бы не читать этих отвратительных языческих писателей или интересоваться обычаями простолюдинов, а восполнять поистине огромные пробелы в знаниях грамматики французского.
Даже если гувернантка ничего такого не имела в виду, слышать такое неприятно. Вот бы обладать таким талантом, как Мэри - уметь расположить к себе тех людей, которые умеют ранить словом. Только позже она поймет, что Мэри умеет кое-что еще: она знает, как обидеть тех, кто ее любят, и обижается, когда сестра чувствует, что она делает.
Другая гувернантка говорит, что суженые есть не у всех.
- По крайней мере, так людям кажется. На самом деле, может быть так, что тот, кто предназначен быть тебе парой, еще не родился. Или суженый умирает задолго до того, как ты можешь осознать, что потерял кого-то дорогого. Леди Сибил, даже без меток люди могут полюбить друг друга, жениться и вырастить детей. Ну... разве что, они смутно чувствуют, что им чего-то не хватает.
Мэри целых шесть месяцев не ссорится с этой гувернанткой, и к этому времени Сибил успевает узнать всё, что знает о метках наставница, и еще найти кое-какие научные труды. Сибил сама не знает, почему само понятие меток ее так увлекает. Это не обязательно касается ее метки - ее страшит сама мысль о встрече с суженым, ей и любопытно, и боязно, и иногда ей не спится ночами от страха и желания наконец-то всё узнать - ей интересно вообще всё, что связано с этим явлением. Сибил хочет понимать, что происходит, понять, что зачем предназначено, а если что-то происходит неправильно, то исправить. Все гувернантки говорят, что настоящие леди себя так не ведут, не задают столько вопросов в тех случаях, когда подобает просто слушать. Они неправы. Сибил внимательно слушает, когда ей что-то говорят. Ей нужны знания.
В пятнадцать лет она понимает, что имела в виду фройляйн Келдер, когда говорила, что они с Эдит совсем разные.
Как-то раз, когда кажется, что Сибил не слушает, бабушка говорит:
- Было бы лучше, если бы у наших девочек вообще не было этих проклятых меток. Ведь бывает же так во многих семьях, хоть кто-то рождается без отметины. Ведь если связь есть, суженый может оказаться намного старше, или намного младше, или слишком бедным, или и вовсе иностранцем! - она вздрагивает, но вскоре останавливается. - Это так по-варварски, так плебейски, так бесполезно. Господи, только бы нашим девочкам не встретился кто-то... неправильный.
- Такой, как я? - с намеком спрашивает мама. Бабушка смеется:
- Ну что ты, дорогая, нам с тобой необыкновенно повезло! В нашем кругу люди редко женятся потому, что связаны метками. Ты ведь сама знаешь.
Мама улыбается в ответ.
- Вы же знаете, что Роберт сразу понял, что я предназначена ему? Самое смешное в том, что он это понял потому, что при первой нашей встрече я пролила вино ему на брюки!
Бабушке такое высказывание кажется слишком неприличным, она охает и вздыхает, будто героиня мелодрамы, и мама тоже.
- Да, может, без меток нашим девочкам было бы легче, - соглашается мама, - но сейчас уже ничего не изменишь. Если уж что-то произойдет, тогда и будем решать, как нам поступить.
- Если, если... - бабушка качает головой. - Но все равно, об этом следует подумать заранее.
- Я когда-то считала так же, как вы, - отвечает мама. - А потом поняла, что Роберт был прав, придавая значение меткам.
Когда Сибил это слышит, ей кажется, что метка у нее на груди покалывает, но когда позже, закрывшись в уборной, она рассматривает знак, то видит, что ничего не изменилось: всё то же колесо с восемью спицами. Прямые линии и пространство между ними. Знак у нее на груди похож на татуировку, на рисунок с пиратской карты. Такой же есть у кого-то еще.
Сибил протягивает руку, прикасаясь к своему отражению в зеркале. Это неприлично, она краснеет от подобных мыслей и все же думает о том, как прикоснется к парню, у которого такой же рисунок на теле. Она чувствует кончиками пальцев холод стекла. Она думает о том, что есть кто-то где-то, похожий на нее, и он точно так же смотрит на знак, представляет себе ее, вот точно так же, хотя они еще ни разу не видели друг друга. Она его еще не знает. Он может оказаться кем угодно. Может быть, родители возненавидят его как только познакомятся с ним. Может, он живет где-то далеко. А может случиться и так, что она вообще его не увидит.
Ну, так тому и быть. Есть романтические чувства, есть слепая надежда, но она не полагается на слепые надежды. Встретит своего суженого - хорошо, а нет - значит, не судьба. Пока переломный момент не наступил, незачем настраивать себя заранее. Она еще раз бросает взгляд на свое отражение в зеркале, застегивает блузку и идет в библиотеку к Эдит. С кем же еще вместе учить французский? Конечно, у Мэри есть таланты ко всему, но она предпочтет ездить верхом, чем сидеть за книжками.
* * *
Редко бывает такое, чтобы человек показывал свою метку кому-то кроме суженого. Но сестры есть сестры. В детстве они помогали друг другу одеваться, да и сейчас то и дело отдыхают у себя в спальнях в ночных рубашках, меняются украшениями, поправляют друг другу корсеты. И до того, как они повзрослели и поняли, для чего служат метки, они, бывало, рассматривали и сравнивали что у кого нарисовано. Так что Сибил не могла не знать, какие метки есть у сестер, а они знают то же самое о ней.
У каждого метки выглядят и расположены по-разному. Метка Эдит - на пояснице, кружок из звезд размером в ладонь. Темные пятнышки больше похожи на точки, чем на звезды, их двенадцать, двенадцать темных звезд-бусинок. Сибил считает их очень красивыми. И ей кажется, есть какой-то смысл в том, что Эдит не может увидеть их без зеркала. "Неведение", записывает Сибил в блокноте, в котором делает заметки по политике, истории и языкам. Незнание себя и своих желаний. Незнание, на что способны другие. Скрытая глубина. Гаснущие звезды. Она яростно зачеркивает последнее замечание в тот день, когда Эдит яростно ссорится с Мэри, но вскоре записывает то же самое снова.
У Мэри знак расположен так, что виден ей самой, но не кому-то еще. Это знак на внутренней стороне бедра, - выше колена и почти у... того самого места. (О том, как называются женские органы, Сибил узнает позже, на собрании клуба суфражисток, маскирующегося под кружок по вышивке, но это не важно. Она не согласна, что ее личность как женщины исчерпывается физиологией, предназначением тела и материнством. Но с подругами по кружку она это не обсуждает, считая неуместным перебивать философскими вопросами разговор о политике). Метка светло-синяя, оттенка среднего между цветом яйца малиновки и небесным, изогнутый полумесяц с острыми углами. Трудно понять, как романтический образ полумесяца сочетается с практичностью и интеллектом Мэри, но что-то же в этом есть. Сибил записывает в тетради предположения: волнение, иллюзии, воображение, любовь. Позже к этому прибавляются "предчувствие" и "конфликт" - после того как она находит в библиотеке отца книгу "Магия меток" и читает о значении символов в целом. В книге написано о знаках луны, только не о полумесяцах, как у Мэри - хотя острые углы как нельзя лучше подходят к ее характеру.
Сибил знает, что родители связаны метками, и после венчания метки изменились, но она никогда их не видела. Родители не показывают своих знаков, и было бы верхом неприличия этим интересоваться. Это их свершившийся союз, их таинство. И кроме того, что-то вызывает у нее страх. Одно дело, просто метка. Другое дело - знак уже свершившегося события.
Для себя она оставляет страницу, на которой рисует только движущееся колесо. Эта страница долго остается пустой, а потом бабушка обнаруживает эту тетрадь с заметками, отбирает и выбрасывает в огонь.
* * *
В тот день, когда прибывает телеграмма о крушении "Титаника", Эдит ловит Сибил за руку, заставляя идти вместе в пустую спальню.
- Я должна знать! - говорит она, нервно расстегивая воротник. Сибил помогает ей, замечая и дрожь, и испуганный взгляд. - Я хочу знать, исчезла ли метка. Хочу знать...
Сибил не говорит ей, что если бы Патрик был ее суженым, она бы и сама почувствовала. Если бы ее суженый умер, она ощутила бы это, как ощущают все, кого связывает метка - даже те, кто не был женат, кто не говорил друг с другом. Даже те, кто вообще не виделись. А Эдит и Патрик знали друг друга так давно! Если бы их жизни были связаны, она бы почувствовала. Но Сибил этого не говорит. Просто помогает Эдит расшнуровать корсет и снять платье. Снимает корсет и проводит кончиками пальцев по коже под меткой. Двенадцать звезд никуда не делись, они все на месте, и она не осмеливается касаться их. В зеркале она видит взгляд Эдит - заплаканный, с опухщими веками и слипшимися от слёз ресницами.
- Ну? - еле слышно спрашивает Эдит.
Сибил помогает ей снова одеться.
- Скажи! - Эдит умоляет, и Сибил обнимает сестру, так крепко как только может.
- Метка на месте, - отвечает Сибил, и Эдит закрывает лицо руками и плачет еще сильнее.
Сибил может только гладить ее по волосам и утешать, больше ничем уже не помочь. Патрик погиб. И Патрик не был суженым Эдит. Всего этого уже не изменить.
* * *
Кузен Мэтью производит неплохое впечатление. Красив, хоть и не той красотой, что приметна сразу. Не то чтобы он казался бледным и неприметным, но у него слишком светлые глаза и волосы, и он слишком быстро краснеет - даже после быстрой прогулки летом. Сибил не может понять, почему воспринимает его как не очень заметного человека. Ей даже трудно привыкнуть к тому, чтобы не забывать о его присутствии в комнате - настолько он кажется незаметным.
Сибил даже не задумывается о том, есть ли у него метка. Зато это очень интересует Эдит, во всяком случае в первые дни после приезда Мэтью из Манчестера. Хотя она все равно плачет по ночам, когда ей кажется, что ее никто не слышит. Хотя Эдит так сильно любила Патрика, но не хотела для кого-либо быть парой "просто потому что другого выбора не было"...
(Если бы до войны Сибил спросили, кого из сестер она любит больше, она сказала бы, что Эдит. Эдит намного более ранима, чем Мэри. И пусть ей семнадцать и ей следовало бы тщательнее соблюдать правила, пусть сестре следовало бы справляться со всем самой, Сибил приходит к ней под вечер или ночью и утешает - мама этого не замечает.
Это даже странно, что мама проводит больше времени не с той дочерью, которая нуждается в ее внимании, а с Мэри и Сибил. Сибил злится на мать за это, хоть и не признает. Но сердце у нее болит, и болит грудь там, где метка, как бы она ни отрицала свои чувства).
Эдит так отчаянно хочет быть любимой, быть для кого-то единственной и неповторимой, но ей это почему-то не удается. Вот почему ее так интересуют метки, сначала Патрика, а потом кузена Мэтью. Она даже пытается уговорить Анну расспросить Мосли, но мама ловит ее на этой попытке и требует прекратить.
- Это неприлично, - говорит она. - Но ты не отчаивайся так, прошу тебя. Главное, что мы все тебя любим.
- Ты случайно не перепутала меня с Мэри? - вкрадчиво спрашивает Эдит. - Она в соседней комнате.
Мать смотрит так, будто получила пощечину. Открывает рот, но ничего не говорит. Сибил пытается отвлечь их, сменить тему, заговаривая о книге, которую читает - это политический трактат Карла Маркса. Мама вздыхает, как всегда, когда Сибил заводит разговор о любых других книгах кроме романов, будь то политика, наука или история, и спрашивает, как там всё-таки продвигается работа над вышивкой для подушки. Эдит молчит и сжимает кулаки.
Иногда Сибил чувствует себя так, будто подкладывает бомбы под все, что считается моральной основой семьи. Это, можно сказать, ее призвание. Леди Сибил Кроули, опровергатель традиций.
Мэри не так волнуется, как Эдит, ей не так сильно нужна любовь других, да и кузен Мэтью ей почти безразличен. Еще бы, если Мэри говорят, что она должна кого-то любить, то она этого человека невзлюбит. А вот кузену Мэтью она очень понравилась. Это очевидно, и вот почему Эдит прекращает расспрашивать, есть ли у Мэтью знак.
- Мэри всегда получает что только хочет, - говорит Эдит в вечер перед ужином, на который должны явиться кузина Изабел и кузен Мэтью. - Она всегда и всё получает, это нечестно!
- Не всё, - возражает Сибил. - Ей никогда не получить право наследования, а это то, чего она жаждет больше всего. Ей ничего не нужно, кроме Даунтона... - она прижимает к груди книгу "Миддлмарч". - И в самом деле, почему бы ей не получить поместье? Было бы жестоко отдавать всё кому-то другому, если Мэри больше всех любит Даунтон. Больше чем ты, чем я, чем Патрик, и наверное все же больше, чем кузен Мэтью. Это так несправедливо, не понимаю, почему папа ничего не сделает, чтобы ей помочь.
- Ты ничего не понимаешь! - возмущается Эдит и уходит в сад.
Сибил тоже уходит. Перечитывает "Джейн Эйр", а потом оставляет свою книгу сестре. Самой одинокой и самой сильной сестре.
* * *
Метка Мэри меняется. Об этом знает только Анна.
Точнее, не совсем так. Знают Мэри, Анна и Сибил, но Сибил только случайно, и Мэри с Анной об этом не догадываются.
Это просто случайность, Сибил поклялась бы в этом. Правда-правда. Она просто решила заглянуть к Мэри, чтобы поговорить о романе, который прочла - "Тесс из рода Д"Эрбевилей" - и о котором у нее возникло совсем не то впечатление, которого она ожидала. Мэри как раз уже читала эту книгу. Сибил подошла к двери и уже готова была постучаться, но тут услышала, как Мэри ругается. Мэри никогда не употребляла вульгарных выражений, и это заставило девушку замереть у двери на месте, как марионетка.
- Она линяет! - в отчаянии кричит Мэри, плачет так душераздирающе, что аж сердце сжимается. - Линяет, понимаешь, Анна?!
Линяет? Сибил сильнее сжимает книгу в руках. Мэри никогда бы так не переживала, если бы вылиняло что-то из ее вещей, а значит...
- Может быть... - неуверенно говорит Анна. - Может быть, он, кто бы он ни был...
Она не смеет высказать это предположение, и Мэри договаривает сама:
- Суженый не умер, Анна. Если бы умер, метка бы просто исчезла. Она бы исчезла вовсе, а не менялась.
- Простите, миледи, но... она давно дала о себе знать? - осторожно спрашивает Анна. - У меня... только когда моя метка... изменилась... я подумала, что мой суженый где-то рядом. М-метку будто жгло. Ощущение похожее как если прикасаешься рукой к чему-то горячему.
У Анны есть суженый? Сибил тесно прижимается к стене. Ну еще бы, конечно же, у Анны есть суженый! Она такая милая, она так заслуживает того, чтобы ее кто-то любил?
- Не знаю... - у Мэри дрожит голос. - Я... я не замечала этого... мне никогда не было дела до этих дурацких меток... какой в этом смысл?..
Вот, она уже говорит так, как бабушка. Бабушка и тетя Розамунда давно приняли решение не обращать внимания на метки. Но Сибил молчит.
- Где-то пару недель назад, - отвечает Мэри, подумав немного. - Но может быть, раньше. Новое седло натирало мне ногу, так что не скажу точно. И я же сказала, я не присматривалась к метке, - она вздыхает. - А надо было. Смотри, она вылиняла до серебристого. Я должна была заметить.
За этими словами следует долгое молчание. Потом Анна неуверенно спрашивает:
- Как вы думаете, миледи, кто это может быть?
- Ты знаешь кто, Анна, - Мэри всхлипывает. - Кто же еще это может быть, и не смотри на меня так! Не скажу... может, если мы не будем об этом говорить, это не исполнится...
- Понимаю, миледи.
- Да мама же безумно обрадуется, если узнает! Представь себе, как удачно всё складывается. Как всё прекрасно. Будто в сказке. И метка, и разумные соображения... - Мэри вздыхает. - Анна, я всегда хотела сделать выбор сама, но даже моя метка против меня!
- Но все не так плохо, миледи, - утешает ее Анна. - Я видела, что пары складывались и хуже. А мистер Кроули, насколько я знаю, замечательный джентльмен.
- Анна, не может же быть, чтобы я была предназначена ему! - уже жестче повторяет она. - Не хочу и не буду.
- Как скажете, миледи, - отвечает Анна, и Сибил быстро уходит, пока ее не заметили.
* * *
В газетах постоянно пишут о суфражистках, в изданиях завязывается ожесточенный спор, и Сибил тайком берет газеты "Таймс" и "Йоркшикский обозреватель", которые выписывает отец, и вырезает заметки, которые вклеивает в свою тетрадь.
Она не уверена, когда это увлечение началось. Когда она пытается вспомнить, то думает о "Джейн Эйр" и о Мэри, эти образы переплетаются, будто какой-то литературный монстр. Странно, что на личность влияет книга, написанная задолго до ее рождения, но Сибил чувствует себя именно так. Уважение к человечности она переняла именно от "Джейн Эйр", и что-то еще неуловимое переняла от сестры.
Она подписывается на "Избирательное право для женщин", и просит Карсона прятать газету в журнал мод, чтобы папа не узнал. Она начинает носить разные сочетания пурпурного, белого и зеленого. Какое-то время никто этого не замечает - неважно. Но у нее такой энтузиазм, она думает о многом и всё быстрее. Она нашла свой смысл жизни, знает, что должна делать. Она ищет ответы на свои вопросы в тех книгах, которые запрещала читать гувернантка. Даже если она не сможет сделать что-то сейчас, может, потом...
Как-то раз она уговаривает Тейлора повезти ее в Рипон. Она еще не выходила в свет, это предстоит только через год, но нет же ничего такого в том, чтобы просто на пару часов поехать в Рипон. Она говорит, что ей хочется купить книги и кое-что из одежды, и на самом деле направляется в магазины, чтобы поддержать видимость, но каждый раз на час ускользает от Тейлора, чтобы постоять в Сити-Холле, наблюдая за женщинами с лентами и плакатами. Только через шесть недель она осмеливается подойти к ним и поздороваться, и ее тут же окружают. Одна женщина прикалывает значок с портретом Эммелин Панкхерст на ее воротник, другая вручает ей дюжину памфлетов и говорит:
- Вот, почитай, о чем мы пишем. В газетах этого нет, Сибил. Просмотри, только никому не говори о том, что ты читаешь. Мы должны быть осторожными.
Позже Сибил узнает, что эту женщину зовут Алиса. Алиса - как у Кэррола в "Стране чудес". Но эта Алиса не похожа на девушку из сказки. Она невысокого роста, не носит корсет, у нее темные волосы, темные глаза и азиатские черты лица, и шрам на правой щеке, похожий на слезинку.
И для нее, и для других Сибил остается просто Сибил - не называет своих фамилии и титула. Она смущается. Колесо судьбы приходит в движение.
* * *
Происходит что-то странное. Метка Сибил начинает жечь.
Хотя, не совсем так. Не то чтобы она печет. Иногда, без причины, метка то теплеет, то становится холодной. Она не не меняет места и не печет так, как рассказывала Анна. Просто более заметна. В один солнечный февральский день Сибил снова перерывает всю отцовскую библиотеку, и чувствует какой-то странный поток тепла, как будто солнечные лучи забрались под кожу. Но метка просто дает о себе знать и не меняется.
Сибил спрашивает Мэри, бывало ли такое с ней, но та смотрит на нее, как на сумасшедшую, и они больше об этом не говорят.
* * *
Клуб по вышивке основывается будто сам собой. Сибил рада была бы основать что-то такое сама, но идея принадлежит Алисе. Алисе всегда приходят в голову самые интересные мысли.
Алиса гувернантка. Не самая лучшая, как сама в один день признается, когда Сибил разговаривает с ней и с другими женщинами в Сити-Холле.
- Я слишком умная, чтобы быть хорошей гувернанткой, мне всегда кажется, что я могла бы лучше, - рассказывает Алиса. - Хотя кое-что у меня получается. Я люблю детей и люблю преподавать. - Она с интересом присматривается к Сибил: - Ты тоже учительница? Ты говоришь так грамотно, наверное, работаешь в каком-нибудь хорошем доме...
- Я не работаю... но иногда думаю, что хотела бы быть гувернанткой, - отвечает Сибил, покусывая губу. - Мои родители ни за что бы не разрешили мне поступить в университет или работать. Но это же не так ужасно, как написано в "Агнес Грей"?
Алиса смеется, запрокинув голову.
Вот кому Сибил иногда завидует - Алиса без проблем осуществляет всё, что задумала. Она на полставки работает секретарем у врача, а оставшееся время проводит в Сити-Холле, участвуя в борьбе за избирательное право для женщин. Алиса говорит с типичным йоркширским акцентом, от которого давно избавились родители и кузен Мэтью, и кажется, каждый день совершает что-то необычное. Сибил думает о своем собственном спокойном существовании, о том, что сама не живет, а наблюдает за жизнью, и всё больше желает что-то изменить.
- Ну как тебе сказать, - отвечает Алиса. - Бывают хорошие дети, бывают непослушные, но тут ничего не поделаешь, надо просто иметь немного терпения. Но что мне нравилось в работе гувернантки, так это то, что я убедилась: девочки соображают не хуже мальчиков, а иногда и лучше. Поэтому любой умный человек должен рано или поздно прийти к тому, что избирательное право для женщин необходимо.
Сибил кивает, а потом хмурится:
- Но ведь в парламенте много умных людей, правда же?
- Дорогая, есть умные люди, а есть те, кто притворяются умными, - Алиса успокаивает ее. - Даже в парламенте дураков хватает. Против того мы и боремся. За это выступала Эммелин Панкхерст и те женщины на Даунинг-стрит. Слышала про прошлогодний закон? Суфражисток, задержанных на митингах, собираются приравнивать к политическим преступникам.
- Это касается и нас, - говорит пожилая коротко стриженная женщина, которую Сибил не знает.
Алиса кивает.
- В тюрьмах насильно кормят тех, кто объявляет протест голодовкой. Со мной это случилось всего раз, а есть женщины, которые переживали это и девять, и десять раз, и всё равно бунтуют. Их силой заставляют открывать рот и засовывают в горло шланг, через который вливают жидкую еду и воду, - ее глаза темнеют от ярости. - Иногда тюремщики ошибаются и засовывают шланг в трахею вместо пищевода.
Сибил судорожно сглатывает.
- Но тогда...
- Одна девушка из соседней камеры именно так и захлебнулась, - рассказывает Алиса. - После того случая я решила, что буду учиться на врача. А то ведь для женщин нет врачей-женщин. Только мужчины, хотя кто может лучше изучить организм женщины, чем сама женщина. Вот что я хочу сделать. Правда, меня не приняли ни в один университет, но я упрямая. Я знаю, чего хочу, и они меня не остановят.
Суфражистки одобрительно перешептываются. Сибил прячет руки в карманы. У нее такое чувство, будто земля зашаталась у нее под ногами.
- Хотя, с другой стороны, это закон разрешает освобождать суфражисток по состоянию здоровья, - продолжает Алиса, поправляя волосы. - Тем не менее, нас не признают, с нашими принципами не считаются, нам не дают право называться политиками. Нас считают преступницами и возмутительницами общественного порядка. Это легче, чем признать, что порочна система в целом. Но хуже всего, что женщины, которые читают газеты и знают только то, что говорят о нас мужчины - полицейские, журналисты и политики, тоже считают нас преступницами. Если бы мы могли поговорить с ними по-другому, чтобы они не видели наших значков, плакатов и протестов, они бы поняли.
Коротко стриженная женщина не согласна:
- Алиса, дорогая, ты сама знаешь, это бесполезно. С теми женщинами, которые замкнуты в своих гостиных, кухнях и садах, никак не поговоришь. Кто хочет бороться, уже с нами, а кто хочет прятаться, пусть прячутся.
- Но это не честно оставлять людей в неведении! - возмущается Сибил. Она думает о Гвен, которой нужны все те возможности, которые могло бы дать избирательное право для женщин. Но Гвен, например, даже не подозревает, что есть какие-то возможности вообще. Она хочет стать секретарем, чтобы получать большее жалование, но не предполагает, что женщины вообще имеют право зарабатывать больше. - Давайте хотя бы попробуем.
- Молодец, Сибил! - Алиса обнимает и хвалит ее, от этого становится неловко: неужели она и правда предложила что-то стоящее? - Мы можем организовать... ну, например, типично женский кружок, и там постепенно рассказывать женщинам, кто мы такие. Сделать что-то вроде этого в каждой деревне, везде, где это необходимо.
Какой-то миг они все молчат.
Потом коротко стриженая женщина предлагает:
- Поэтический кружок?
- Может, театральный? - спрашивает Марта Бейкер, девушка, которая хочет работать в Даунтоне. Сибил задумывается о том, что ее можно пригласить, когда Гвен уйдет на должность секретаря.
- Вязание, - предлагает Сибил, настаивая, даже когда Алиса кривится. - Ну например, моя бабушка любит вязать.
Она говорит о бабушке из Америки. Бабушка по отцу наоборот, терпеть не может спицы и нитки.
- Лучше не вязание, - отвечает Алиса. - Вышивка! Это красивое и милое хобби, и при этом у нас острые иглы в руках. - Она улыбается во все тридцать два зуба. Улыбка прямо-таки до ушей. - Думаю, Эммелин Панкхерст одобрила бы.
- Или Кристабель, - соглашается Марта.
- Мы можем дать им прочесть речи Ленина, - предлагает коротко стриженая женщина. Ее зовут Эвелин Сен-Клер. Она работает на почте, и у нее трое внуков. - Или лучше манифест коммунистической партии.
- Или трактат о собственности? - добавляет Софи. Она немка, ее полное имя София Магдалена Эйхер, но все зовут ее Софи, на английский лад. Она анархистка. - Еще у меня есть издание "Пророка Люцифера". Мне присылает книги двоюродная сестра из Америки.
- Уолден! - возражает Марта.
- "Свобода"!
- "Гражданское сопротивление"!
- Только не говорите все сразу! - останавливает их Алиса. - У меня уже в ушах шумит.
Женщины смеются.
- Уолстонкрафт, - предлагает Сибил. - Трактат о правах женщин. Или труд Энгельса о возникновении семьи. Может, даже прессу о суфражистках.
- Слишком серьезная литература для начинающих, - возражает Алиса. - Но можно попробовать. Мы так дойдем до того, что будем вышивать зеленые и алые узоры. На белом фоне, конечно!
Ее глаза сияют.
Позже, когда все женщины расходятся, Сибил не спешит. Ей надо идти, чтобы успеть в Даунтон к завтраку, но у нее есть вопрос. Алиса смотрит на нее.
- Что-то случилось, Сибил?
- Ну, просто... - Сибил кусает губу. - Я думала про метки и предназначение. Вообще-то, меня много лет интересует этот вопрос. Когда я перечитывала Платона, я снова думала, почему у людей есть метки.
- Ох, сколько у тебя книг! - Алиса качает головой. - Вот бы мне их прочитать...
- Я тебе их принесу, только никому не говори! - обещает Сибил, и, получив ответное обещание хранить секрет, продолжает: - Я думала про метки, про то, что боги разделили людей, но оставили им знаки. Если метки есть у мужчин и женщин, значит женщины тоже имеют право на любовь и на выбор! Если каждый из нас - часть какого-то целого, то не так важно, с кем именно ты связан знаком. Если бы не нужно было, чтобы женщины любили, желали и искали счастья, у них бы меток не было...
Алиса прикасается пальцем к нижней губе, как всегда это делает, когда задумывается.
- Ты говоришь так, будто Платон - непогрешимый авторитет. Хотя на самом деле вовсе нет. Христиане считают, что метки остались от шрама Адама, который остался после сотворения Евы из ребра. Примерно о том же говорят мусульмане и евреи. На востоке, в Японии, метки считаются поцелуями богов и духов. В каждой культуре об этом, как и о сотворении мира, рассказывают по-своему.
- Об этом я знаю, - говорит Сибил, натягивая перчатки. - Но просто... они же есть у всех, правда? И у мужчин, и у женщин. Если бы женщина не была равна мужчине, то зачем бы тогда были эти знаки?
Алиса думает какое-то время. Потом она берет Сибил под руку.
- А знаешь, ты высказала очень здравую мысль!
Кажется, не одной Алисе приходят в голову блестящие идеи!
* * *
Сибил точно помнит тот первый день, когда метка начала меняться: именно в тот самый день она получила первый настоящий социалистический памфлет. И как раз тогда девушка понимает, что бабушка подразумевала под понятием "трудности с суженым".
Новый шофер, ирландец, спрашивает: "Так значит, вы будете поступать по-своему?" - и метка будто пылает огнем, Сибил дрожит, вскрикивает и прижимает ладонь к груди. В этот момент автомобиль трясется на ухабах, и Бренсон сильнее сжимает руль. Она замечает его напряжение, видит, как он бледнеет. В зеркале заднего вида они ловят взгляд друг друга, замечают расширившиеся зрачки. Теперь уже ничего нельзя скрыть. Бренсон сначала замедляет скорость, а потом останавливает машину на обочине. Рукой в перчатке он прикасается к своей груди, повторяя жест Сибил.
- Ты... - шепчет она.
Сейчас они одни, никто за ними не наблюдает, но от этого взгляда у нее мурашки по коже.
- Ты... - повторяет он, и молчит, ожидая.
Сибил думает, что ей следовало бы бояться. Ей правда следовало бы бояться. Ее суженый, тот, кого она стремилась найти, оказался шофером-ирландцем, которому не доверяет ее отец и которого едва ли помнит в лицо и по имени ее мать. Сибил прикусывает губу и снимает перчатки. У нее уже ладони мокрые от волнения. Ее пальцы дрожат. Ей следовало быть в шоке, ей следовало бояться, ей следовало бы чувствовать себя оскорбленной, но сейчас у нее только одна мысль: "наконец-то мы знаем...". Теперь обратного пути нет, они оба знают.
Она вспоминает те опасения: бедняк, иностранец, издалека. Бабушка так расстроится...
- Что же, - говорит Бренсон, нарушая напряженное затянувшееся молчание. - Мы едем к портному, миледи?
Он осторожен и тщательно следит за интонациями. Он не смотрит ей в глаза. Сибил прикасается к губам кончиком пальца. Она думает: "нам легче было бы притвориться, что мы не знаем. Притвориться. Вести себя так, будто метка не изменилась". Но она же знает, что метка изменилась! Она чувствует покалывание на коже, и, когда трет ткань, соприкасающуюся с меткой, возникает такое ощущение, будто она натерла ранку. Слишком реальное чувство. Она наблюдает за Бренсоном, за его попытками замкнуться, и чувствует боль, которая неожиданно сменяется теплотой.
- Нет, - отвечает она. - Я знаю, куда нам лучше поехать.
Бренсон смотрит на ее отражение в зеркале и снова заводит авто.
Она слышала о кафе "Кошка" от Алисы и женщин, которые заведуют рипонской женской организацией. Это небольшое заведение в дальнем переулке города, где подают в основном чай и кофе. В этих местах никто не знает, как ее зовут, и даже если ее платье и шляпка наводят на размышления, все равно она может сойти за гувернантку или горничную, донашивающую платья госпожи. Еще хорошо, что она выбирает платья попроще, чем у Мэри или Эдит. Бренсон никак не может скрыть униформу шофера, только снимает шляпу и перчатки.
Когда они подходят к кафе, Алиса как раз стоит во дворе с несколькими другими женщинами, и машет рукой, приветствуя Сибил. Бренсон удивленно приподнимает бровь:
- Миледи, откуда вы знаете о таких местах?
Ей становится обидно:
- Пожалуйста... пожалуйста, не называйте меня "миледи".
Бренсон смотрит на нее и тихо отвечает:
- Но я должен говорить с вами как подобает с леди.
- Думаете, я что-то скажу отцу? - шепчет она в ответ, и с болью понимает по выражению его лица, что сказала что-то не то. - Нет, я не это имела в виду...
- Вы вдвоем? - спрашивает официантка, подходя к ним так неожиданно, что Сибил вздрагивает. У кудрявой брюнетки приколота к платью лента с тремя полосами: белая, пурпурная и зеленая, цвета суфражисток.
- Можно нам устроиться в уголке потише? - спрашивает Бренсон. Официантка внимательно разглядывает его: в конце концов здесь не так часто появляются мужчины.
- Ну вряд ли, но посмотрим. Пойдемте.
Сибил не одевает перчатки, прячет руки в карманы. Не то чтобы здесь кто-то на нее смотрел, но так лучше.
Официантка ведет их подальше от тех столиков, за которыми устроились Алиса и шумная компания суфражисток. Здесь, за стеной, не так шумно, и достаточно далеко от окон, так что сидящую за столом пару не увидят с улицы. Бренсон собирается отодвинуть стул для Сибил, но девушка делает это сама, снова вызывая у него нескрываемое удивление.
Он улыбается, но эта улыбка быстро исчезает, снова заставляя Сибил волноваться.
- Простите, миледи, я не знал, что тут надо вести себя по-другому.
- Тут? Ах, да... - она смотрит на официантку. Та глядит на них с нескрываемым любопытством. Похоже, к концу дня точно пойдут слухи о том, что Сибил не из простой семьи.
Сибил заказывает кофе со сливками.
- У нас еще есть булочки с кремом, - говорит официантка и смотрит на нее, будто пытаясь заметить какие-то отличия девушки "голубых кровей" от остальных.
Сибил чувствует внутри какую-то тянущую пустоту, но отвечает:
- Хорошо, давайте и булочки.
Официантка кивает и обращается к мужчине:
- А вам чего?
- Кофе, - отвечает Бренсон. У него тоже дрожат руки.
Официантка-суфражистка резко разворачивается и уходит. Сибил разглаживает ткань юбки. Под настороженным взглядом Бренсона ей неловко.
- Я не хотела вас обидеть, - смущенно говорит она. - Ну, когда говорила, что мой отец не узнает. Я имела в виду, что я не скажу ему ничего такого, что повредило бы вам.
- Да я и так сам найду неприятности на свою голову, - отвечает он и снова прикасается кончиками пальцев к груди, там, где метка. - Если ваш отец узнает о метке, мне точно придется уйти. Даже не сомневаюсь.
Сибил хочет сказать, что не надо сразу говорить об этом с отцом, но заставляет себя сдержаться. Что же, что же теперь делать?...
- Мы не первые и не последние, с кем такое случилось, - продолжает Бренсон. - Я работал в одной семье в Дублине, и была у них незамужняя тетка, о которой в доме было не принято говорить. Дело в том, что ее суженой оказалась горничная.
- Горничная?..
- Это бывает не так уж редко, миледи.
- Я знаю, - быстро отвечает Сибил и мгновенно краснеет. - Ну, то есть... подруги рассказывали...
- Правда? - удивленно спрашивает он.
- Знаете, Бренсон, я хожу в клуб вышивки, где собираются суфражистки. Правда же, невозможно бывать там и не узнать о таких вещах?
Бренсон поглядывает в сторону и пытается сдержать улыбку. Сибил поправляет волосы и думает о том, что лучше было бы снять шляпку. Затем она спрашивает, вспомнив о том, как относятся к слугам мама и бабушка:
- Должно быть, ту горничную уволили?
- Уволили. Но та леди, Люсиль, если я точно помню, сбежала с ней. С тех пор от них не было никаких вестей.
Сибил не может сдержаться и немного нервно смеется.
- Но вы же не хотите сказать, что и нам стоит сразу сбежать?
Бренсон краснеет.
- Ни в коем случае. Знаю я, как у вас относятся к меткам.
- То есть, у нас? - взволнованно интересуется она.
- Аристократия. Дворяне, - он пожимает плечами. - Высший класс. Таким, как вы, говорят, что метки ничего не значат, и вы в это верите.
Она сердится.
- Вы же совсем не знаете меня. Не знаете, какая я, чем живу, что на самом деле думаю вообще о метках и что о них знаю.
- Но речь идет не о знаках вообще, речь идет о том знаке, который у вас, миледи. И если вам не нравится то, что нас связывает метка, так и скажите, мы об этом забудем и каждый из нас вернется к своей привычной жизни.
Она отворачивается, будто получив пощечину, и глядит на окно чуть вдалеке от них. Идет дождь. За окном так же мрачно, как и у нее на душе.
- Если честно, я не знаю еще, чего я хочу, - наконец медленно отвечает Сибил. - На самом деле, я была готова даже к тому, что могу никогда не встретиться с суженым. Я опасалась и того, что могу встретить его и не узнать. Бывает же и так, люди проходят мимо друг друга каждый день и так и не чувствуют, что судьба не зря сводит их вместе. Не все реагируют на метку столь... м... очевидно.
Бренсон немного успокаивается.
- Только всё равно вы не были готовы к тому, чтобы оказаться суженой шофера.
Сибил краснеет по уши.
- Да не в этом дело!
- Не в этом? - переспрашивает он.
- Конечно же, нет.
Сибил возмущенно смотрит на Бренсона, ожидая кофе. Когда кофе приносят, она добавляет в напиток слишком много сахара, так, что кажется, будто от этой приторности губы слипнутся. Зато булочки свежие и вкусные. Бренсон добавляет только один кубик сахара и долго помешивает кофе, а Сибил сосредоточенно наблюдает за его руками - раньше она не видела, чтобы он снимал перчатки. У него широкие ладони с длинными пальцами. Эти руки сильно отличаются от ее маленьких ручек. Сибил снова отводит взгляд, пока Бренсон не заметил.
- Я не знаю, догадывается ли о нас кто-то еще... - говорит она, грея руки о чашку. - Моих родителей объединяет метка. Это редкость, многие из их знакомых сказали бы, что следовать велению метки неаристократично. Не изысканно... - от этих слов у нее комок в горле. - Я часто задумывалась над тем, почему люди моего круга относятся к меткам с таким презрением... а в других кругах знаки уважают... это как две стороны одной медали.
Бренсон задумывается.
- Скорее всего, метки значат, что кто-то предназначен кому-то, это очевидно. И как бы получилось заключать браки по расчету, зная, что тебя на самом деле кто-то где-то ждет? Банковские счета аристократов не выдержали бы такого удара! Да если бы каждый следовал тому, что указывает метка, общество бы стало с ног на голову.
- Думаете, я уже вот-вот нарушу правила общества? - интересуется Сибил. - Все же я одна из них.
- Да, - прямо признает Бренсон. - Если честно, я никогда в жизни не представлял себе, что моя суженная окажется аристократкой. - Он делает паузу, но потом продолжает: - Но вы не такая, как ваши родственники. Слуги много о вас рассказывали...
- Правда? - Сибил удивленно мигает. - А что они говорили?
- Одна горничная считает вас чуть ли не святой. И кажется, я догадываюсь, почему... - он слегка барабанит кончиками пальцев по столу. - С точки зрения таких, как мы, вы очень рискуете, пытаясь бороться за равные права для всех. Или может, вы притворяетесь, вам просто скучно и вы играете в социализм и помощь простым людям?
Она пытается сдержать обиду и боль. Пьет кофе большими глотками, а потом отвечает:
- Вы так прямо говорите.
- Так уж я воспитан, - соглашается Бренсон. - Ну, так что скажете?
- Если бы я притворялась, я бы с вами сюда не пошла, правда же? Учитывая вашу склонность считать всех богатых одинаковыми подлецами, я могла бы точно так же не дать вам этот шанс.
Подумав немного, Бренсон кивает.
- Притом, я не хочу, чтобы мои подруги здесь знали, кто я такая на самом деле, - продолжает Сибил. - Не хочу, чтоб меня считали особенной только за то, что я дочь графа Грентема. Может быть, вы это не понимаете... вы ведь не чувствовали разницу между тем, кто вы есть и кем вас считают?
- Те, кто работает на хозяина, вынуждены время от времени притворяться, миледи.
Она хочет возразить, но вовремя останавливается.
- И то правда. Как же я ошибалась... Простите. Мне надо было дойти до этой мысли самой. Но я не... - она неспеша принимается за булочку.
- Вы никогда об этом не задумывались?
- Не смотрела на это с такой точки зрения, - признается Сибил. - Мы все таки разные.
- Ага, - Бренсон задумчиво вертит чашку кофе в руках. - Так что же нам с вами делать?..
Он смотрит прямо на нее, и Сибил старается не бояться смотреть ему в глаза.
- Если так подумать, не мне одной трудно... вы ведь тоже не рассчитывали, что ваша суженая окажется, как вы сказали...
- Такой знатной.
- Вы не думали, что я, предназначенная вам пара, окажусь аристократкой. И что бы вы предпочли делать теперь?
Бренсон складывает башню из кубиков сахара, а потом сбивает ее кончиками пальцев.
- Если честно, не знаю. Я не рассчитывал, что вы будете интересоваться моим мнением.
Сибил удивленно мигает:
- Но как же так? Всё, что произошло, касается одинаково и меня, и вас.
- Ваша семья...
- Это их не касается. Решать только вам и мне. Мои родители... - она слегка кашляет, - Мои родители не должны решать за нас.
Бренсон хочет что-то ответить, но тут дверь кафе резко открывается, и к ним подходит девушка. Это Софи, анархистка. Она невысокая, с вьющимися светлыми волосами и невероятно светлыми голубыми глазами. Сибил кажется, что она очень похожа на Гвен, только более уверенную в себе и готовую бороться за свои права.
- Сибил, а что ты тут сегодня делаешь? - восклицает Софи. - Я думала, ты сегодня едешь в Сити-Холл.
- Да так, поменялись планы, - расплывчато отвечает Сибил. - Познакомься, это мой друг, мистер Бренсон, - тот поднимается и слегка кланяется. - Бренсон, это Софи Эйхер, мы вместе ходим на акции протеста.
- Первый раз вижу Сибил вместе с другом, - отвечает Софи и пожимает ему руку. Он уверенно отвечает на ее жест. - Вы знаете, что она суфражистка, и дружите с ней? Смело с вашей стороны!
- Высшая смелость заключается в том, чтобы бороться за справедливость, - отвечает Бренсон. - И этого уж точно не следует стесняться.
- Замечательно! - отвечает Софи и спрашивает Сибил: - Алиса собирается дать небольшую лекцию, а потом мы устроим небольшую вечеринку. Пойдешь с нами?
- Нет-нет, не в этот раз. Мне уже через час придется ехать домой, а с вами я могу засидеться хоть до полуночи.
- Мы можем! - улыбается Софи, похлопывая ее по плечу. - Ну, тогда до встречи, Сибил! Мистер Бренсон, приятно было с вами познакомиться!
Она быстро уходит. Бренсон ждет, когда она исчезнет из виду, и только тогда садится на свое место.
Их обоих сбили с мысли. Сибил то поглядывает на ровную поверхность стола, то поправляет платье. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем Бренсон снова решается заговорить:
- Так они не знают?
- О чем не знают? - переспрашивает Сибил.
- О том, кто вы на самом деле.
- Конечно, не знают, - Сибил проводит кончиком пальца по нижней губе. - Я даже не думала о том, чтобы им это рассказать. Не хочу, чтобы они думали, будто я с ними от безделья. Я ведь хочу заниматься настоящим делом, быть полезной. У меня есть убеждения, а это самое главное, правда?
На миг он улыбается, хотя вскоре улыбка снова сменяется напряженностью и задумчивостью. Сибил принимается медленно крошить печенье.
- Вам правда интересно мое мнение? - спрашивает Бренсон.
Сибил вздрагивает, и крошки сыплются ей на колени.
- Конечно!
- А что, если я хочу, чтобы мы попробовали получше узнать друг друга? Я думаю, мы бы могли поладить.
Сибил удивленно смотрит на него. Бренсон разглядывает ее так пристально, что она краснеет. В первый раз за всё это время она думает о том, что он красив. Видно, что он силен, его лицо выражает уверенность. И у него красивые глаза.
- Правда, могли бы? - спрашивает Сибил?
- Меня воспитывали в уверенности, что метки даны нам не просто так, - признается он. - Если вы не против, мы могли бы...
Метка-колесо у нее на груди начинает теплеть.
- Почему? - растерянно спрашивает она, смахивая крошки. - Я думала... ну, раньше ведь вы не собирались познакомиться со мной поближе?
- Нет.
- В самом деле?
- Правда.
- Тогда почему?
- Мне стало любопытно, как вы на это отреагируете, - он внимательно смотрит на нее. - Гвен права. Вы отличаетесь от людей вашего круга. Вы добрее и проницательнее. Вам не всё равно, что происходит вокруг. Но кроме ума и сострадания, у вас могут оказаться и недостатки, так?
Сибил снова краснеет по уши. О ней говорили по-разному. В семье она всегда была "милой Сибил", так же как Эдит всегда считалась тихоней, а Мэри - душой компании. Но никто не отзывался с таким восторгом о ее умственных способностях, и ей кажется, что она вот-вот провалится сквозь землю.
- Не знаю, - смущенно говорит Сибил. - Я честно сказала вам, что наши метки касаются только нас. Но мои родные остаются моими родными, и ради них нам лучше не спешить. Мы сегодня только в первый раз поговорили наедине, а мне еще и восемнадцати нет...
- Неужели? - он потрясен. - Сколько же вам лет?
- Семнадцать. Восемнадцать исполнится в ноябре. Пятого числа, - она запинается и чувствует себя неловко.
- Всего семнадцать... - Бренсон потирает щеку ладонью. - О господи...
- Я не ребенок!
- Я не это имел в виду, миледи... просто... вы показались мне взрослее, - объясняет он. - Всего семнадцать....
Он шепчет что-то еще, похожее на молитву на незнакомом Сибил языке.
- А вы думали, сколько мне лет?
- Не знаю... думал, примерно двадцать или двадцать два. Но не семнадцать...
- Разве мой возраст такая проблема?
- Просто, миледи, вы оказались младше, чем я думал. Вот и всё...
- Я в этом не виновата. Так сколько вам?
Он снова потирает щеку ладонью.
- Двадцать семь.
- Ой... - она не знает, что сказать, но потом вспоминает: - То есть, вы почувствовали, когда я родилась, правда? Если вы на целых десять лет старше, вы запомнили тот день, когда появилась метка...
Бренсон краснеет и пытается не засмеяться:
- Наверно... но я тот день совсем не помню... простите.
Сибил улыбается и снова берется за чашку кофе:
- Может быть, прощу!
Бренсон какое-то время не смеет поднять взгляд на нее, но потом все-таки смотрит ей в глаза, и по его выражению лица трудно понять, что он думает. Кажется, он принял рещение, но Сибил даже не представляет себе, какое именно.
- Так вы готовы попробовать узнать меня лучше? - спрашивает он. - Если возможно. Вы хотели бы дать мне шанс?
Ей кажется, что у нее в голове полная пустота - а может быть, просто слишком много мыслей. Когда она видит его выражение лица, то у нее всё внутри дрожит, будто душа вот-вот выпорхнет из тела.
- Я... - Сибил запинается, кусает губы, и пробует заговорить снова. - Я... я только хочу... - она трет глаза кончиками пальцев, размазывая макияж. - О господи, я столько всего обдумываю, что не знаю даже, как сказать!
Знак колеса на ее груди снова жжет, жалит, как укус пчелы, она прикасается к нему кончиками пальцев, глубоко вздыхая. Ей кажется, что она вот-вот заплачет. Всё так сложно, так похоже на гордиев узел, который она не может развязать. От волнения ей трудно дышать...
- Можете не отвечать сразу, если не хотите, - говорит Бренсон. - Можете обдумать этот вопрос, сколько захотите, я не тороплю.
Она смеется. Сквозь слёзы, но все же это смех.
- Спасибо... я просто думала, почему люди так усложняют такие простые вещи?..
- Чтобы упростить сложности, - предполагает Бренсон.
В этот момент ей хочется к нему прикоснуться. Может быть, это не правильно, но она так чувствует. Вместо этого она пытается как-то связно выразить свои мысли.
- Я не считаю вас недостойной парой, - говорит она. - Даже напротив. Мой отец может быть против, только я не согласилась бы с ним. Платон ведь говорит, что суженые - две части одного целого. Не уважать вас для меня значило бы не уважать саму себя... - Сибил думает о Мэри, кузене Мэтью и их меняющихся метках. - Но дело в том, Бренсон, что я вас совсем не знаю. И вы тоже не знаете меня. До того, как мы решим, быть ли нам вместе, мы должны узнать друг друга. И я хочу учиться. Знать не только то, чему меня учат дома, и не только об этом... - она прикасается к своей метке. - Я хочу знать про борьбу за избирательное право, про политику, историю и науку. Хочу знать, как устроен мир. Хочу познать его... Может, я покажусь вам эгоисткой, но я стремлюсь к большему, чем у меня есть сейчас. Я хочу учиться в университете, Бренсон, - ей легко дается озвучить этот секрет, в котором она не признавалась еще никому. Наконец-то она сказала об этом, призналась в своих тайных желаниях, сказала, что это ей необходимо, хотя казалось бы, в ее золотой клетке ей нечего желать. - Мне правда необходимо учиться в университете. Учиться чему-то большему, чем только французскому и этикету. Я мечтаю о том, чтобы у женщин были равные права с мужчинами, и чтобы Гвен смогла стать секретарем. И изучить, как работает связь меток, и... - ей хочется сказать, "узнать всё о вас", но она не решается озвучить это. - Да мне многого хочется. Даже не знаю, как сказать... - она в отчаянии смотрит на него. - Вы понимаете меня?...
Под пристальным взглядом Бренсона она чувствует себя бабочкой, булавкой приколотой к картону. А он достает из кармана пальто какие-то сложенные в несколько раз листы, и разворачивает перед ней. Сибил удивленно мигает.
- Я хотел отдать вам эти бумаги в машине, - отвечает Бренсон. - Я социалист. Как-то я услышал, что вы говорили о правах женщин с ее светлостью, и когда увидел памфлеты Сильвии Панкхерст, то подумал, что вам будет интересно их прочесть. - Теперь он выглядит увереннее. - Я всё равно хотел заговорить с вами, и подумал, это был бы неплохой повод.
Это честно, думает она. Ощущение от метки меняется снова, тепло теперь похоже на то, как если бы у нее на груди пригрелась кошка. Но, хотя Сибил это не всегда признает, в чем-то она похожа на Мэри. Она думает: я не знаю этого мужчину. Совсем не знаю. Но она бережно собирает листки, они кажутся ей хрупкими, как крылья бабочки. И осторожно говорит:
- Спасибо. Я очень рада, что вы мне их принесли. Некоторые мои подруги и я читали Ленина и Троцкого, но я не всё поняла. Может, теперь будет легче.
Он пристально смотрит на нее. Немного хмурится.
- Насчет учебы, миледи, если человек хочет, то обязательно выучится. Да... я вас понимаю. Понимаю всё, что вы сказали.
Он понимает ее! Ее сердце бьется быстрее. Еще никто не говорил, что во всем понимает ее и согласен с ней.
- Отец не разрешит мне учиться, - Сибил сжимает в руках памфлеты. - Он будет против, чтобы я посещала какое-нибудь из мест, где могут учиться женщины. И колледжей для женщин нет, даже в Оксфорде...
- Тринити-колледж в Дублине уже семь лет как принимает женщин на учебу. Так что, если вы не возражаете против жизни в Ирландии... - слегка напряженно отвечает Бренсон. - Или вы можете поступить в университет в Америке. Там вас в женский колледж точно примут. Возможностей не так уж много, но они хоть есть. Так что, миледи, если вы в самом деле хотите учиться, можете попробовать. Да я бы вас сам отвез, только скажите, и я мигом!
И вот теперь она плачет. Всего чуть-чуть, но Бренсон замечает это, и взволнованно спрашивает:
- Миледи?
Она смеется:
- Вы бы отвезли меня в Америку? Правда? Решились бы?
Первый раз за всё время, что они тут, Бренсон расслабляется. Он уже не так напряжен, не хмурится, и наконец-то искренне улыбается.
- Не бойтесь, миледи, я умею водить и корабль!
Сибил снова смотрит на памфлеты, напечатанные красными чернилами. Неожиданно для самой себя она предлагает:
- Можете звать меня по имени. Так будет лучше. И я бы хотела знать и ваше имя...
Он молчит.
- Вы считаете, я тороплюсь? - спрашивает она, краснея по уши. - Понимаю... если мы привыкнем обращаться друг к другу по именам, это может стать проблемой, особенно если отец услышит...
- Сибил... - говорит он, и от его тона у нее перехватывает дыхание. Она прикасается кончиками пальцев к его руке. От этого легкого прикосновения метка теплеет. Это на самом деле. На самом деле... Сибил убирает руку. - По крайней мере, вы не сказали "нет", это уже хорошо.
Она не сказала ему "нет". Сибил кивает.
Бренсон прокашливается.
- Том. Меня зовут Том.
- Том... - повторяет она.
Бренсон выглядит смущенным.
- Сибил... - молвит он после очень долгой, неловкой паузы. - Я подожду. Столько, сколько вам необходимо, чтобы разобраться в своих чувствах. Мы ведь суженые. Мы предназначены друг другу. Рано или поздно мы поймем друг друга.
Сибил мигает, пытаясь не рассмеяться.
- Вы очень уверены в себе...
- Еще бы, - Том улыбается хитро и немного хищно. - И я терпеливый. Социалистам без терпения никак. Иначе мы не могли бы бороться с общественным строем.
Она чуть-чуть хмурится.
- И я для вас тоже воплощение общественного строя?
Бренсон задумывается:
- Часть этого общества. Но, по крайней мере, самая лучшая.
- Нахал! - невольно восклицает Сибил.
Бренсон приподнимает бровь.
- Я принесу вам социалистический манифест.
Сибил смеется.
* * *
Автор: shuofthewind
Переводчик: DarkLordEsti
Оригинальный текст: archiveofourown.org/works/3111407
Разрешение на перевод получено
Рейтинг - общий
Категория - джен, гет
Фандом - Аббатство Даунтон
Пейринг: Том Бренсон/Сибил Кроули, Мэтью Кроули/Мэри Кроули
Жанры: АУ, соулмейт-АУ (метки), Таро, Права женщин, аллюзии и ассоциации, исторические аллюзии, отношения сестер, политика.
Саммари: у всех трех сестер есть метки. Делает ли это их жизнь легче? Скорее наоборот.
читать дальше"Иногда я чувствую что-то странное - особенно, когда ты рядом, как сейчас.
Как будто внутри у меня натянута тонкая струна, неразрывно связанная с точно такой же внутри вас. И если нас с вами разделит расстояние, если между нами будут мили и мили, мне кажется, что-то оборвется у меня внутри".
Шарлотта Бронте, "Джейн Эйр"
У всех трех сестер Кроули есть метки.
Ее гувернантка считает, что это не типично. Сибил не уверена. Ведь даже у Платона в "Симпозиуме" сказано, что люди были созданы с четырьмя руками, четырьмя ногами и двумя лицами, и когда боги разделили их, боясь их могущества, каждый человек на планете стал искать свою вторую половинку. Каждый - не просто большинство. Предположительно, метка есть у каждого. Даже у бабушки - хотя даже представить себе невозможно, кто может быть связан меткой с ней.
Как-то раз, вместо того, чтобы читать наизусть поэму, Сибил спрашивает гувернантку, стоит верить сказанному Платоном, или нет. Фройляйн Келдер, чопорная старая дева, которая, наверное, ушла бы в монастырь, если бы не была слишком практичной, крестится и отвечает, что Сибил следовало бы не читать этих отвратительных языческих писателей или интересоваться обычаями простолюдинов, а восполнять поистине огромные пробелы в знаниях грамматики французского.
Даже если гувернантка ничего такого не имела в виду, слышать такое неприятно. Вот бы обладать таким талантом, как Мэри - уметь расположить к себе тех людей, которые умеют ранить словом. Только позже она поймет, что Мэри умеет кое-что еще: она знает, как обидеть тех, кто ее любят, и обижается, когда сестра чувствует, что она делает.
Другая гувернантка говорит, что суженые есть не у всех.
- По крайней мере, так людям кажется. На самом деле, может быть так, что тот, кто предназначен быть тебе парой, еще не родился. Или суженый умирает задолго до того, как ты можешь осознать, что потерял кого-то дорогого. Леди Сибил, даже без меток люди могут полюбить друг друга, жениться и вырастить детей. Ну... разве что, они смутно чувствуют, что им чего-то не хватает.
Мэри целых шесть месяцев не ссорится с этой гувернанткой, и к этому времени Сибил успевает узнать всё, что знает о метках наставница, и еще найти кое-какие научные труды. Сибил сама не знает, почему само понятие меток ее так увлекает. Это не обязательно касается ее метки - ее страшит сама мысль о встрече с суженым, ей и любопытно, и боязно, и иногда ей не спится ночами от страха и желания наконец-то всё узнать - ей интересно вообще всё, что связано с этим явлением. Сибил хочет понимать, что происходит, понять, что зачем предназначено, а если что-то происходит неправильно, то исправить. Все гувернантки говорят, что настоящие леди себя так не ведут, не задают столько вопросов в тех случаях, когда подобает просто слушать. Они неправы. Сибил внимательно слушает, когда ей что-то говорят. Ей нужны знания.
В пятнадцать лет она понимает, что имела в виду фройляйн Келдер, когда говорила, что они с Эдит совсем разные.
Как-то раз, когда кажется, что Сибил не слушает, бабушка говорит:
- Было бы лучше, если бы у наших девочек вообще не было этих проклятых меток. Ведь бывает же так во многих семьях, хоть кто-то рождается без отметины. Ведь если связь есть, суженый может оказаться намного старше, или намного младше, или слишком бедным, или и вовсе иностранцем! - она вздрагивает, но вскоре останавливается. - Это так по-варварски, так плебейски, так бесполезно. Господи, только бы нашим девочкам не встретился кто-то... неправильный.
- Такой, как я? - с намеком спрашивает мама. Бабушка смеется:
- Ну что ты, дорогая, нам с тобой необыкновенно повезло! В нашем кругу люди редко женятся потому, что связаны метками. Ты ведь сама знаешь.
Мама улыбается в ответ.
- Вы же знаете, что Роберт сразу понял, что я предназначена ему? Самое смешное в том, что он это понял потому, что при первой нашей встрече я пролила вино ему на брюки!
Бабушке такое высказывание кажется слишком неприличным, она охает и вздыхает, будто героиня мелодрамы, и мама тоже.
- Да, может, без меток нашим девочкам было бы легче, - соглашается мама, - но сейчас уже ничего не изменишь. Если уж что-то произойдет, тогда и будем решать, как нам поступить.
- Если, если... - бабушка качает головой. - Но все равно, об этом следует подумать заранее.
- Я когда-то считала так же, как вы, - отвечает мама. - А потом поняла, что Роберт был прав, придавая значение меткам.
Когда Сибил это слышит, ей кажется, что метка у нее на груди покалывает, но когда позже, закрывшись в уборной, она рассматривает знак, то видит, что ничего не изменилось: всё то же колесо с восемью спицами. Прямые линии и пространство между ними. Знак у нее на груди похож на татуировку, на рисунок с пиратской карты. Такой же есть у кого-то еще.
Сибил протягивает руку, прикасаясь к своему отражению в зеркале. Это неприлично, она краснеет от подобных мыслей и все же думает о том, как прикоснется к парню, у которого такой же рисунок на теле. Она чувствует кончиками пальцев холод стекла. Она думает о том, что есть кто-то где-то, похожий на нее, и он точно так же смотрит на знак, представляет себе ее, вот точно так же, хотя они еще ни разу не видели друг друга. Она его еще не знает. Он может оказаться кем угодно. Может быть, родители возненавидят его как только познакомятся с ним. Может, он живет где-то далеко. А может случиться и так, что она вообще его не увидит.
Ну, так тому и быть. Есть романтические чувства, есть слепая надежда, но она не полагается на слепые надежды. Встретит своего суженого - хорошо, а нет - значит, не судьба. Пока переломный момент не наступил, незачем настраивать себя заранее. Она еще раз бросает взгляд на свое отражение в зеркале, застегивает блузку и идет в библиотеку к Эдит. С кем же еще вместе учить французский? Конечно, у Мэри есть таланты ко всему, но она предпочтет ездить верхом, чем сидеть за книжками.
* * *
Редко бывает такое, чтобы человек показывал свою метку кому-то кроме суженого. Но сестры есть сестры. В детстве они помогали друг другу одеваться, да и сейчас то и дело отдыхают у себя в спальнях в ночных рубашках, меняются украшениями, поправляют друг другу корсеты. И до того, как они повзрослели и поняли, для чего служат метки, они, бывало, рассматривали и сравнивали что у кого нарисовано. Так что Сибил не могла не знать, какие метки есть у сестер, а они знают то же самое о ней.
У каждого метки выглядят и расположены по-разному. Метка Эдит - на пояснице, кружок из звезд размером в ладонь. Темные пятнышки больше похожи на точки, чем на звезды, их двенадцать, двенадцать темных звезд-бусинок. Сибил считает их очень красивыми. И ей кажется, есть какой-то смысл в том, что Эдит не может увидеть их без зеркала. "Неведение", записывает Сибил в блокноте, в котором делает заметки по политике, истории и языкам. Незнание себя и своих желаний. Незнание, на что способны другие. Скрытая глубина. Гаснущие звезды. Она яростно зачеркивает последнее замечание в тот день, когда Эдит яростно ссорится с Мэри, но вскоре записывает то же самое снова.
У Мэри знак расположен так, что виден ей самой, но не кому-то еще. Это знак на внутренней стороне бедра, - выше колена и почти у... того самого места. (О том, как называются женские органы, Сибил узнает позже, на собрании клуба суфражисток, маскирующегося под кружок по вышивке, но это не важно. Она не согласна, что ее личность как женщины исчерпывается физиологией, предназначением тела и материнством. Но с подругами по кружку она это не обсуждает, считая неуместным перебивать философскими вопросами разговор о политике). Метка светло-синяя, оттенка среднего между цветом яйца малиновки и небесным, изогнутый полумесяц с острыми углами. Трудно понять, как романтический образ полумесяца сочетается с практичностью и интеллектом Мэри, но что-то же в этом есть. Сибил записывает в тетради предположения: волнение, иллюзии, воображение, любовь. Позже к этому прибавляются "предчувствие" и "конфликт" - после того как она находит в библиотеке отца книгу "Магия меток" и читает о значении символов в целом. В книге написано о знаках луны, только не о полумесяцах, как у Мэри - хотя острые углы как нельзя лучше подходят к ее характеру.
Сибил знает, что родители связаны метками, и после венчания метки изменились, но она никогда их не видела. Родители не показывают своих знаков, и было бы верхом неприличия этим интересоваться. Это их свершившийся союз, их таинство. И кроме того, что-то вызывает у нее страх. Одно дело, просто метка. Другое дело - знак уже свершившегося события.
Для себя она оставляет страницу, на которой рисует только движущееся колесо. Эта страница долго остается пустой, а потом бабушка обнаруживает эту тетрадь с заметками, отбирает и выбрасывает в огонь.
* * *
В тот день, когда прибывает телеграмма о крушении "Титаника", Эдит ловит Сибил за руку, заставляя идти вместе в пустую спальню.
- Я должна знать! - говорит она, нервно расстегивая воротник. Сибил помогает ей, замечая и дрожь, и испуганный взгляд. - Я хочу знать, исчезла ли метка. Хочу знать...
Сибил не говорит ей, что если бы Патрик был ее суженым, она бы и сама почувствовала. Если бы ее суженый умер, она ощутила бы это, как ощущают все, кого связывает метка - даже те, кто не был женат, кто не говорил друг с другом. Даже те, кто вообще не виделись. А Эдит и Патрик знали друг друга так давно! Если бы их жизни были связаны, она бы почувствовала. Но Сибил этого не говорит. Просто помогает Эдит расшнуровать корсет и снять платье. Снимает корсет и проводит кончиками пальцев по коже под меткой. Двенадцать звезд никуда не делись, они все на месте, и она не осмеливается касаться их. В зеркале она видит взгляд Эдит - заплаканный, с опухщими веками и слипшимися от слёз ресницами.
- Ну? - еле слышно спрашивает Эдит.
Сибил помогает ей снова одеться.
- Скажи! - Эдит умоляет, и Сибил обнимает сестру, так крепко как только может.
- Метка на месте, - отвечает Сибил, и Эдит закрывает лицо руками и плачет еще сильнее.
Сибил может только гладить ее по волосам и утешать, больше ничем уже не помочь. Патрик погиб. И Патрик не был суженым Эдит. Всего этого уже не изменить.
* * *
Кузен Мэтью производит неплохое впечатление. Красив, хоть и не той красотой, что приметна сразу. Не то чтобы он казался бледным и неприметным, но у него слишком светлые глаза и волосы, и он слишком быстро краснеет - даже после быстрой прогулки летом. Сибил не может понять, почему воспринимает его как не очень заметного человека. Ей даже трудно привыкнуть к тому, чтобы не забывать о его присутствии в комнате - настолько он кажется незаметным.
Сибил даже не задумывается о том, есть ли у него метка. Зато это очень интересует Эдит, во всяком случае в первые дни после приезда Мэтью из Манчестера. Хотя она все равно плачет по ночам, когда ей кажется, что ее никто не слышит. Хотя Эдит так сильно любила Патрика, но не хотела для кого-либо быть парой "просто потому что другого выбора не было"...
(Если бы до войны Сибил спросили, кого из сестер она любит больше, она сказала бы, что Эдит. Эдит намного более ранима, чем Мэри. И пусть ей семнадцать и ей следовало бы тщательнее соблюдать правила, пусть сестре следовало бы справляться со всем самой, Сибил приходит к ней под вечер или ночью и утешает - мама этого не замечает.
Это даже странно, что мама проводит больше времени не с той дочерью, которая нуждается в ее внимании, а с Мэри и Сибил. Сибил злится на мать за это, хоть и не признает. Но сердце у нее болит, и болит грудь там, где метка, как бы она ни отрицала свои чувства).
Эдит так отчаянно хочет быть любимой, быть для кого-то единственной и неповторимой, но ей это почему-то не удается. Вот почему ее так интересуют метки, сначала Патрика, а потом кузена Мэтью. Она даже пытается уговорить Анну расспросить Мосли, но мама ловит ее на этой попытке и требует прекратить.
- Это неприлично, - говорит она. - Но ты не отчаивайся так, прошу тебя. Главное, что мы все тебя любим.
- Ты случайно не перепутала меня с Мэри? - вкрадчиво спрашивает Эдит. - Она в соседней комнате.
Мать смотрит так, будто получила пощечину. Открывает рот, но ничего не говорит. Сибил пытается отвлечь их, сменить тему, заговаривая о книге, которую читает - это политический трактат Карла Маркса. Мама вздыхает, как всегда, когда Сибил заводит разговор о любых других книгах кроме романов, будь то политика, наука или история, и спрашивает, как там всё-таки продвигается работа над вышивкой для подушки. Эдит молчит и сжимает кулаки.
Иногда Сибил чувствует себя так, будто подкладывает бомбы под все, что считается моральной основой семьи. Это, можно сказать, ее призвание. Леди Сибил Кроули, опровергатель традиций.
Мэри не так волнуется, как Эдит, ей не так сильно нужна любовь других, да и кузен Мэтью ей почти безразличен. Еще бы, если Мэри говорят, что она должна кого-то любить, то она этого человека невзлюбит. А вот кузену Мэтью она очень понравилась. Это очевидно, и вот почему Эдит прекращает расспрашивать, есть ли у Мэтью знак.
- Мэри всегда получает что только хочет, - говорит Эдит в вечер перед ужином, на который должны явиться кузина Изабел и кузен Мэтью. - Она всегда и всё получает, это нечестно!
- Не всё, - возражает Сибил. - Ей никогда не получить право наследования, а это то, чего она жаждет больше всего. Ей ничего не нужно, кроме Даунтона... - она прижимает к груди книгу "Миддлмарч". - И в самом деле, почему бы ей не получить поместье? Было бы жестоко отдавать всё кому-то другому, если Мэри больше всех любит Даунтон. Больше чем ты, чем я, чем Патрик, и наверное все же больше, чем кузен Мэтью. Это так несправедливо, не понимаю, почему папа ничего не сделает, чтобы ей помочь.
- Ты ничего не понимаешь! - возмущается Эдит и уходит в сад.
Сибил тоже уходит. Перечитывает "Джейн Эйр", а потом оставляет свою книгу сестре. Самой одинокой и самой сильной сестре.
* * *
Метка Мэри меняется. Об этом знает только Анна.
Точнее, не совсем так. Знают Мэри, Анна и Сибил, но Сибил только случайно, и Мэри с Анной об этом не догадываются.
Это просто случайность, Сибил поклялась бы в этом. Правда-правда. Она просто решила заглянуть к Мэри, чтобы поговорить о романе, который прочла - "Тесс из рода Д"Эрбевилей" - и о котором у нее возникло совсем не то впечатление, которого она ожидала. Мэри как раз уже читала эту книгу. Сибил подошла к двери и уже готова была постучаться, но тут услышала, как Мэри ругается. Мэри никогда не употребляла вульгарных выражений, и это заставило девушку замереть у двери на месте, как марионетка.
- Она линяет! - в отчаянии кричит Мэри, плачет так душераздирающе, что аж сердце сжимается. - Линяет, понимаешь, Анна?!
Линяет? Сибил сильнее сжимает книгу в руках. Мэри никогда бы так не переживала, если бы вылиняло что-то из ее вещей, а значит...
- Может быть... - неуверенно говорит Анна. - Может быть, он, кто бы он ни был...
Она не смеет высказать это предположение, и Мэри договаривает сама:
- Суженый не умер, Анна. Если бы умер, метка бы просто исчезла. Она бы исчезла вовсе, а не менялась.
- Простите, миледи, но... она давно дала о себе знать? - осторожно спрашивает Анна. - У меня... только когда моя метка... изменилась... я подумала, что мой суженый где-то рядом. М-метку будто жгло. Ощущение похожее как если прикасаешься рукой к чему-то горячему.
У Анны есть суженый? Сибил тесно прижимается к стене. Ну еще бы, конечно же, у Анны есть суженый! Она такая милая, она так заслуживает того, чтобы ее кто-то любил?
- Не знаю... - у Мэри дрожит голос. - Я... я не замечала этого... мне никогда не было дела до этих дурацких меток... какой в этом смысл?..
Вот, она уже говорит так, как бабушка. Бабушка и тетя Розамунда давно приняли решение не обращать внимания на метки. Но Сибил молчит.
- Где-то пару недель назад, - отвечает Мэри, подумав немного. - Но может быть, раньше. Новое седло натирало мне ногу, так что не скажу точно. И я же сказала, я не присматривалась к метке, - она вздыхает. - А надо было. Смотри, она вылиняла до серебристого. Я должна была заметить.
За этими словами следует долгое молчание. Потом Анна неуверенно спрашивает:
- Как вы думаете, миледи, кто это может быть?
- Ты знаешь кто, Анна, - Мэри всхлипывает. - Кто же еще это может быть, и не смотри на меня так! Не скажу... может, если мы не будем об этом говорить, это не исполнится...
- Понимаю, миледи.
- Да мама же безумно обрадуется, если узнает! Представь себе, как удачно всё складывается. Как всё прекрасно. Будто в сказке. И метка, и разумные соображения... - Мэри вздыхает. - Анна, я всегда хотела сделать выбор сама, но даже моя метка против меня!
- Но все не так плохо, миледи, - утешает ее Анна. - Я видела, что пары складывались и хуже. А мистер Кроули, насколько я знаю, замечательный джентльмен.
- Анна, не может же быть, чтобы я была предназначена ему! - уже жестче повторяет она. - Не хочу и не буду.
- Как скажете, миледи, - отвечает Анна, и Сибил быстро уходит, пока ее не заметили.
* * *
В газетах постоянно пишут о суфражистках, в изданиях завязывается ожесточенный спор, и Сибил тайком берет газеты "Таймс" и "Йоркшикский обозреватель", которые выписывает отец, и вырезает заметки, которые вклеивает в свою тетрадь.
Она не уверена, когда это увлечение началось. Когда она пытается вспомнить, то думает о "Джейн Эйр" и о Мэри, эти образы переплетаются, будто какой-то литературный монстр. Странно, что на личность влияет книга, написанная задолго до ее рождения, но Сибил чувствует себя именно так. Уважение к человечности она переняла именно от "Джейн Эйр", и что-то еще неуловимое переняла от сестры.
Она подписывается на "Избирательное право для женщин", и просит Карсона прятать газету в журнал мод, чтобы папа не узнал. Она начинает носить разные сочетания пурпурного, белого и зеленого. Какое-то время никто этого не замечает - неважно. Но у нее такой энтузиазм, она думает о многом и всё быстрее. Она нашла свой смысл жизни, знает, что должна делать. Она ищет ответы на свои вопросы в тех книгах, которые запрещала читать гувернантка. Даже если она не сможет сделать что-то сейчас, может, потом...
Как-то раз она уговаривает Тейлора повезти ее в Рипон. Она еще не выходила в свет, это предстоит только через год, но нет же ничего такого в том, чтобы просто на пару часов поехать в Рипон. Она говорит, что ей хочется купить книги и кое-что из одежды, и на самом деле направляется в магазины, чтобы поддержать видимость, но каждый раз на час ускользает от Тейлора, чтобы постоять в Сити-Холле, наблюдая за женщинами с лентами и плакатами. Только через шесть недель она осмеливается подойти к ним и поздороваться, и ее тут же окружают. Одна женщина прикалывает значок с портретом Эммелин Панкхерст на ее воротник, другая вручает ей дюжину памфлетов и говорит:
- Вот, почитай, о чем мы пишем. В газетах этого нет, Сибил. Просмотри, только никому не говори о том, что ты читаешь. Мы должны быть осторожными.
Позже Сибил узнает, что эту женщину зовут Алиса. Алиса - как у Кэррола в "Стране чудес". Но эта Алиса не похожа на девушку из сказки. Она невысокого роста, не носит корсет, у нее темные волосы, темные глаза и азиатские черты лица, и шрам на правой щеке, похожий на слезинку.
И для нее, и для других Сибил остается просто Сибил - не называет своих фамилии и титула. Она смущается. Колесо судьбы приходит в движение.
* * *
Происходит что-то странное. Метка Сибил начинает жечь.
Хотя, не совсем так. Не то чтобы она печет. Иногда, без причины, метка то теплеет, то становится холодной. Она не не меняет места и не печет так, как рассказывала Анна. Просто более заметна. В один солнечный февральский день Сибил снова перерывает всю отцовскую библиотеку, и чувствует какой-то странный поток тепла, как будто солнечные лучи забрались под кожу. Но метка просто дает о себе знать и не меняется.
Сибил спрашивает Мэри, бывало ли такое с ней, но та смотрит на нее, как на сумасшедшую, и они больше об этом не говорят.
* * *
Клуб по вышивке основывается будто сам собой. Сибил рада была бы основать что-то такое сама, но идея принадлежит Алисе. Алисе всегда приходят в голову самые интересные мысли.
Алиса гувернантка. Не самая лучшая, как сама в один день признается, когда Сибил разговаривает с ней и с другими женщинами в Сити-Холле.
- Я слишком умная, чтобы быть хорошей гувернанткой, мне всегда кажется, что я могла бы лучше, - рассказывает Алиса. - Хотя кое-что у меня получается. Я люблю детей и люблю преподавать. - Она с интересом присматривается к Сибил: - Ты тоже учительница? Ты говоришь так грамотно, наверное, работаешь в каком-нибудь хорошем доме...
- Я не работаю... но иногда думаю, что хотела бы быть гувернанткой, - отвечает Сибил, покусывая губу. - Мои родители ни за что бы не разрешили мне поступить в университет или работать. Но это же не так ужасно, как написано в "Агнес Грей"?
Алиса смеется, запрокинув голову.
Вот кому Сибил иногда завидует - Алиса без проблем осуществляет всё, что задумала. Она на полставки работает секретарем у врача, а оставшееся время проводит в Сити-Холле, участвуя в борьбе за избирательное право для женщин. Алиса говорит с типичным йоркширским акцентом, от которого давно избавились родители и кузен Мэтью, и кажется, каждый день совершает что-то необычное. Сибил думает о своем собственном спокойном существовании, о том, что сама не живет, а наблюдает за жизнью, и всё больше желает что-то изменить.
- Ну как тебе сказать, - отвечает Алиса. - Бывают хорошие дети, бывают непослушные, но тут ничего не поделаешь, надо просто иметь немного терпения. Но что мне нравилось в работе гувернантки, так это то, что я убедилась: девочки соображают не хуже мальчиков, а иногда и лучше. Поэтому любой умный человек должен рано или поздно прийти к тому, что избирательное право для женщин необходимо.
Сибил кивает, а потом хмурится:
- Но ведь в парламенте много умных людей, правда же?
- Дорогая, есть умные люди, а есть те, кто притворяются умными, - Алиса успокаивает ее. - Даже в парламенте дураков хватает. Против того мы и боремся. За это выступала Эммелин Панкхерст и те женщины на Даунинг-стрит. Слышала про прошлогодний закон? Суфражисток, задержанных на митингах, собираются приравнивать к политическим преступникам.
- Это касается и нас, - говорит пожилая коротко стриженная женщина, которую Сибил не знает.
Алиса кивает.
- В тюрьмах насильно кормят тех, кто объявляет протест голодовкой. Со мной это случилось всего раз, а есть женщины, которые переживали это и девять, и десять раз, и всё равно бунтуют. Их силой заставляют открывать рот и засовывают в горло шланг, через который вливают жидкую еду и воду, - ее глаза темнеют от ярости. - Иногда тюремщики ошибаются и засовывают шланг в трахею вместо пищевода.
Сибил судорожно сглатывает.
- Но тогда...
- Одна девушка из соседней камеры именно так и захлебнулась, - рассказывает Алиса. - После того случая я решила, что буду учиться на врача. А то ведь для женщин нет врачей-женщин. Только мужчины, хотя кто может лучше изучить организм женщины, чем сама женщина. Вот что я хочу сделать. Правда, меня не приняли ни в один университет, но я упрямая. Я знаю, чего хочу, и они меня не остановят.
Суфражистки одобрительно перешептываются. Сибил прячет руки в карманы. У нее такое чувство, будто земля зашаталась у нее под ногами.
- Хотя, с другой стороны, это закон разрешает освобождать суфражисток по состоянию здоровья, - продолжает Алиса, поправляя волосы. - Тем не менее, нас не признают, с нашими принципами не считаются, нам не дают право называться политиками. Нас считают преступницами и возмутительницами общественного порядка. Это легче, чем признать, что порочна система в целом. Но хуже всего, что женщины, которые читают газеты и знают только то, что говорят о нас мужчины - полицейские, журналисты и политики, тоже считают нас преступницами. Если бы мы могли поговорить с ними по-другому, чтобы они не видели наших значков, плакатов и протестов, они бы поняли.
Коротко стриженная женщина не согласна:
- Алиса, дорогая, ты сама знаешь, это бесполезно. С теми женщинами, которые замкнуты в своих гостиных, кухнях и садах, никак не поговоришь. Кто хочет бороться, уже с нами, а кто хочет прятаться, пусть прячутся.
- Но это не честно оставлять людей в неведении! - возмущается Сибил. Она думает о Гвен, которой нужны все те возможности, которые могло бы дать избирательное право для женщин. Но Гвен, например, даже не подозревает, что есть какие-то возможности вообще. Она хочет стать секретарем, чтобы получать большее жалование, но не предполагает, что женщины вообще имеют право зарабатывать больше. - Давайте хотя бы попробуем.
- Молодец, Сибил! - Алиса обнимает и хвалит ее, от этого становится неловко: неужели она и правда предложила что-то стоящее? - Мы можем организовать... ну, например, типично женский кружок, и там постепенно рассказывать женщинам, кто мы такие. Сделать что-то вроде этого в каждой деревне, везде, где это необходимо.
Какой-то миг они все молчат.
Потом коротко стриженая женщина предлагает:
- Поэтический кружок?
- Может, театральный? - спрашивает Марта Бейкер, девушка, которая хочет работать в Даунтоне. Сибил задумывается о том, что ее можно пригласить, когда Гвен уйдет на должность секретаря.
- Вязание, - предлагает Сибил, настаивая, даже когда Алиса кривится. - Ну например, моя бабушка любит вязать.
Она говорит о бабушке из Америки. Бабушка по отцу наоборот, терпеть не может спицы и нитки.
- Лучше не вязание, - отвечает Алиса. - Вышивка! Это красивое и милое хобби, и при этом у нас острые иглы в руках. - Она улыбается во все тридцать два зуба. Улыбка прямо-таки до ушей. - Думаю, Эммелин Панкхерст одобрила бы.
- Или Кристабель, - соглашается Марта.
- Мы можем дать им прочесть речи Ленина, - предлагает коротко стриженая женщина. Ее зовут Эвелин Сен-Клер. Она работает на почте, и у нее трое внуков. - Или лучше манифест коммунистической партии.
- Или трактат о собственности? - добавляет Софи. Она немка, ее полное имя София Магдалена Эйхер, но все зовут ее Софи, на английский лад. Она анархистка. - Еще у меня есть издание "Пророка Люцифера". Мне присылает книги двоюродная сестра из Америки.
- Уолден! - возражает Марта.
- "Свобода"!
- "Гражданское сопротивление"!
- Только не говорите все сразу! - останавливает их Алиса. - У меня уже в ушах шумит.
Женщины смеются.
- Уолстонкрафт, - предлагает Сибил. - Трактат о правах женщин. Или труд Энгельса о возникновении семьи. Может, даже прессу о суфражистках.
- Слишком серьезная литература для начинающих, - возражает Алиса. - Но можно попробовать. Мы так дойдем до того, что будем вышивать зеленые и алые узоры. На белом фоне, конечно!
Ее глаза сияют.
Позже, когда все женщины расходятся, Сибил не спешит. Ей надо идти, чтобы успеть в Даунтон к завтраку, но у нее есть вопрос. Алиса смотрит на нее.
- Что-то случилось, Сибил?
- Ну, просто... - Сибил кусает губу. - Я думала про метки и предназначение. Вообще-то, меня много лет интересует этот вопрос. Когда я перечитывала Платона, я снова думала, почему у людей есть метки.
- Ох, сколько у тебя книг! - Алиса качает головой. - Вот бы мне их прочитать...
- Я тебе их принесу, только никому не говори! - обещает Сибил, и, получив ответное обещание хранить секрет, продолжает: - Я думала про метки, про то, что боги разделили людей, но оставили им знаки. Если метки есть у мужчин и женщин, значит женщины тоже имеют право на любовь и на выбор! Если каждый из нас - часть какого-то целого, то не так важно, с кем именно ты связан знаком. Если бы не нужно было, чтобы женщины любили, желали и искали счастья, у них бы меток не было...
Алиса прикасается пальцем к нижней губе, как всегда это делает, когда задумывается.
- Ты говоришь так, будто Платон - непогрешимый авторитет. Хотя на самом деле вовсе нет. Христиане считают, что метки остались от шрама Адама, который остался после сотворения Евы из ребра. Примерно о том же говорят мусульмане и евреи. На востоке, в Японии, метки считаются поцелуями богов и духов. В каждой культуре об этом, как и о сотворении мира, рассказывают по-своему.
- Об этом я знаю, - говорит Сибил, натягивая перчатки. - Но просто... они же есть у всех, правда? И у мужчин, и у женщин. Если бы женщина не была равна мужчине, то зачем бы тогда были эти знаки?
Алиса думает какое-то время. Потом она берет Сибил под руку.
- А знаешь, ты высказала очень здравую мысль!
Кажется, не одной Алисе приходят в голову блестящие идеи!
* * *
Сибил точно помнит тот первый день, когда метка начала меняться: именно в тот самый день она получила первый настоящий социалистический памфлет. И как раз тогда девушка понимает, что бабушка подразумевала под понятием "трудности с суженым".
Новый шофер, ирландец, спрашивает: "Так значит, вы будете поступать по-своему?" - и метка будто пылает огнем, Сибил дрожит, вскрикивает и прижимает ладонь к груди. В этот момент автомобиль трясется на ухабах, и Бренсон сильнее сжимает руль. Она замечает его напряжение, видит, как он бледнеет. В зеркале заднего вида они ловят взгляд друг друга, замечают расширившиеся зрачки. Теперь уже ничего нельзя скрыть. Бренсон сначала замедляет скорость, а потом останавливает машину на обочине. Рукой в перчатке он прикасается к своей груди, повторяя жест Сибил.
- Ты... - шепчет она.
Сейчас они одни, никто за ними не наблюдает, но от этого взгляда у нее мурашки по коже.
- Ты... - повторяет он, и молчит, ожидая.
Сибил думает, что ей следовало бы бояться. Ей правда следовало бы бояться. Ее суженый, тот, кого она стремилась найти, оказался шофером-ирландцем, которому не доверяет ее отец и которого едва ли помнит в лицо и по имени ее мать. Сибил прикусывает губу и снимает перчатки. У нее уже ладони мокрые от волнения. Ее пальцы дрожат. Ей следовало быть в шоке, ей следовало бояться, ей следовало бы чувствовать себя оскорбленной, но сейчас у нее только одна мысль: "наконец-то мы знаем...". Теперь обратного пути нет, они оба знают.
Она вспоминает те опасения: бедняк, иностранец, издалека. Бабушка так расстроится...
- Что же, - говорит Бренсон, нарушая напряженное затянувшееся молчание. - Мы едем к портному, миледи?
Он осторожен и тщательно следит за интонациями. Он не смотрит ей в глаза. Сибил прикасается к губам кончиком пальца. Она думает: "нам легче было бы притвориться, что мы не знаем. Притвориться. Вести себя так, будто метка не изменилась". Но она же знает, что метка изменилась! Она чувствует покалывание на коже, и, когда трет ткань, соприкасающуюся с меткой, возникает такое ощущение, будто она натерла ранку. Слишком реальное чувство. Она наблюдает за Бренсоном, за его попытками замкнуться, и чувствует боль, которая неожиданно сменяется теплотой.
- Нет, - отвечает она. - Я знаю, куда нам лучше поехать.
Бренсон смотрит на ее отражение в зеркале и снова заводит авто.
Она слышала о кафе "Кошка" от Алисы и женщин, которые заведуют рипонской женской организацией. Это небольшое заведение в дальнем переулке города, где подают в основном чай и кофе. В этих местах никто не знает, как ее зовут, и даже если ее платье и шляпка наводят на размышления, все равно она может сойти за гувернантку или горничную, донашивающую платья госпожи. Еще хорошо, что она выбирает платья попроще, чем у Мэри или Эдит. Бренсон никак не может скрыть униформу шофера, только снимает шляпу и перчатки.
Когда они подходят к кафе, Алиса как раз стоит во дворе с несколькими другими женщинами, и машет рукой, приветствуя Сибил. Бренсон удивленно приподнимает бровь:
- Миледи, откуда вы знаете о таких местах?
Ей становится обидно:
- Пожалуйста... пожалуйста, не называйте меня "миледи".
Бренсон смотрит на нее и тихо отвечает:
- Но я должен говорить с вами как подобает с леди.
- Думаете, я что-то скажу отцу? - шепчет она в ответ, и с болью понимает по выражению его лица, что сказала что-то не то. - Нет, я не это имела в виду...
- Вы вдвоем? - спрашивает официантка, подходя к ним так неожиданно, что Сибил вздрагивает. У кудрявой брюнетки приколота к платью лента с тремя полосами: белая, пурпурная и зеленая, цвета суфражисток.
- Можно нам устроиться в уголке потише? - спрашивает Бренсон. Официантка внимательно разглядывает его: в конце концов здесь не так часто появляются мужчины.
- Ну вряд ли, но посмотрим. Пойдемте.
Сибил не одевает перчатки, прячет руки в карманы. Не то чтобы здесь кто-то на нее смотрел, но так лучше.
Официантка ведет их подальше от тех столиков, за которыми устроились Алиса и шумная компания суфражисток. Здесь, за стеной, не так шумно, и достаточно далеко от окон, так что сидящую за столом пару не увидят с улицы. Бренсон собирается отодвинуть стул для Сибил, но девушка делает это сама, снова вызывая у него нескрываемое удивление.
Он улыбается, но эта улыбка быстро исчезает, снова заставляя Сибил волноваться.
- Простите, миледи, я не знал, что тут надо вести себя по-другому.
- Тут? Ах, да... - она смотрит на официантку. Та глядит на них с нескрываемым любопытством. Похоже, к концу дня точно пойдут слухи о том, что Сибил не из простой семьи.
Сибил заказывает кофе со сливками.
- У нас еще есть булочки с кремом, - говорит официантка и смотрит на нее, будто пытаясь заметить какие-то отличия девушки "голубых кровей" от остальных.
Сибил чувствует внутри какую-то тянущую пустоту, но отвечает:
- Хорошо, давайте и булочки.
Официантка кивает и обращается к мужчине:
- А вам чего?
- Кофе, - отвечает Бренсон. У него тоже дрожат руки.
Официантка-суфражистка резко разворачивается и уходит. Сибил разглаживает ткань юбки. Под настороженным взглядом Бренсона ей неловко.
- Я не хотела вас обидеть, - смущенно говорит она. - Ну, когда говорила, что мой отец не узнает. Я имела в виду, что я не скажу ему ничего такого, что повредило бы вам.
- Да я и так сам найду неприятности на свою голову, - отвечает он и снова прикасается кончиками пальцев к груди, там, где метка. - Если ваш отец узнает о метке, мне точно придется уйти. Даже не сомневаюсь.
Сибил хочет сказать, что не надо сразу говорить об этом с отцом, но заставляет себя сдержаться. Что же, что же теперь делать?...
- Мы не первые и не последние, с кем такое случилось, - продолжает Бренсон. - Я работал в одной семье в Дублине, и была у них незамужняя тетка, о которой в доме было не принято говорить. Дело в том, что ее суженой оказалась горничная.
- Горничная?..
- Это бывает не так уж редко, миледи.
- Я знаю, - быстро отвечает Сибил и мгновенно краснеет. - Ну, то есть... подруги рассказывали...
- Правда? - удивленно спрашивает он.
- Знаете, Бренсон, я хожу в клуб вышивки, где собираются суфражистки. Правда же, невозможно бывать там и не узнать о таких вещах?
Бренсон поглядывает в сторону и пытается сдержать улыбку. Сибил поправляет волосы и думает о том, что лучше было бы снять шляпку. Затем она спрашивает, вспомнив о том, как относятся к слугам мама и бабушка:
- Должно быть, ту горничную уволили?
- Уволили. Но та леди, Люсиль, если я точно помню, сбежала с ней. С тех пор от них не было никаких вестей.
Сибил не может сдержаться и немного нервно смеется.
- Но вы же не хотите сказать, что и нам стоит сразу сбежать?
Бренсон краснеет.
- Ни в коем случае. Знаю я, как у вас относятся к меткам.
- То есть, у нас? - взволнованно интересуется она.
- Аристократия. Дворяне, - он пожимает плечами. - Высший класс. Таким, как вы, говорят, что метки ничего не значат, и вы в это верите.
Она сердится.
- Вы же совсем не знаете меня. Не знаете, какая я, чем живу, что на самом деле думаю вообще о метках и что о них знаю.
- Но речь идет не о знаках вообще, речь идет о том знаке, который у вас, миледи. И если вам не нравится то, что нас связывает метка, так и скажите, мы об этом забудем и каждый из нас вернется к своей привычной жизни.
Она отворачивается, будто получив пощечину, и глядит на окно чуть вдалеке от них. Идет дождь. За окном так же мрачно, как и у нее на душе.
- Если честно, я не знаю еще, чего я хочу, - наконец медленно отвечает Сибил. - На самом деле, я была готова даже к тому, что могу никогда не встретиться с суженым. Я опасалась и того, что могу встретить его и не узнать. Бывает же и так, люди проходят мимо друг друга каждый день и так и не чувствуют, что судьба не зря сводит их вместе. Не все реагируют на метку столь... м... очевидно.
Бренсон немного успокаивается.
- Только всё равно вы не были готовы к тому, чтобы оказаться суженой шофера.
Сибил краснеет по уши.
- Да не в этом дело!
- Не в этом? - переспрашивает он.
- Конечно же, нет.
Сибил возмущенно смотрит на Бренсона, ожидая кофе. Когда кофе приносят, она добавляет в напиток слишком много сахара, так, что кажется, будто от этой приторности губы слипнутся. Зато булочки свежие и вкусные. Бренсон добавляет только один кубик сахара и долго помешивает кофе, а Сибил сосредоточенно наблюдает за его руками - раньше она не видела, чтобы он снимал перчатки. У него широкие ладони с длинными пальцами. Эти руки сильно отличаются от ее маленьких ручек. Сибил снова отводит взгляд, пока Бренсон не заметил.
- Я не знаю, догадывается ли о нас кто-то еще... - говорит она, грея руки о чашку. - Моих родителей объединяет метка. Это редкость, многие из их знакомых сказали бы, что следовать велению метки неаристократично. Не изысканно... - от этих слов у нее комок в горле. - Я часто задумывалась над тем, почему люди моего круга относятся к меткам с таким презрением... а в других кругах знаки уважают... это как две стороны одной медали.
Бренсон задумывается.
- Скорее всего, метки значат, что кто-то предназначен кому-то, это очевидно. И как бы получилось заключать браки по расчету, зная, что тебя на самом деле кто-то где-то ждет? Банковские счета аристократов не выдержали бы такого удара! Да если бы каждый следовал тому, что указывает метка, общество бы стало с ног на голову.
- Думаете, я уже вот-вот нарушу правила общества? - интересуется Сибил. - Все же я одна из них.
- Да, - прямо признает Бренсон. - Если честно, я никогда в жизни не представлял себе, что моя суженная окажется аристократкой. - Он делает паузу, но потом продолжает: - Но вы не такая, как ваши родственники. Слуги много о вас рассказывали...
- Правда? - Сибил удивленно мигает. - А что они говорили?
- Одна горничная считает вас чуть ли не святой. И кажется, я догадываюсь, почему... - он слегка барабанит кончиками пальцев по столу. - С точки зрения таких, как мы, вы очень рискуете, пытаясь бороться за равные права для всех. Или может, вы притворяетесь, вам просто скучно и вы играете в социализм и помощь простым людям?
Она пытается сдержать обиду и боль. Пьет кофе большими глотками, а потом отвечает:
- Вы так прямо говорите.
- Так уж я воспитан, - соглашается Бренсон. - Ну, так что скажете?
- Если бы я притворялась, я бы с вами сюда не пошла, правда же? Учитывая вашу склонность считать всех богатых одинаковыми подлецами, я могла бы точно так же не дать вам этот шанс.
Подумав немного, Бренсон кивает.
- Притом, я не хочу, чтобы мои подруги здесь знали, кто я такая на самом деле, - продолжает Сибил. - Не хочу, чтоб меня считали особенной только за то, что я дочь графа Грентема. Может быть, вы это не понимаете... вы ведь не чувствовали разницу между тем, кто вы есть и кем вас считают?
- Те, кто работает на хозяина, вынуждены время от времени притворяться, миледи.
Она хочет возразить, но вовремя останавливается.
- И то правда. Как же я ошибалась... Простите. Мне надо было дойти до этой мысли самой. Но я не... - она неспеша принимается за булочку.
- Вы никогда об этом не задумывались?
- Не смотрела на это с такой точки зрения, - признается Сибил. - Мы все таки разные.
- Ага, - Бренсон задумчиво вертит чашку кофе в руках. - Так что же нам с вами делать?..
Он смотрит прямо на нее, и Сибил старается не бояться смотреть ему в глаза.
- Если так подумать, не мне одной трудно... вы ведь тоже не рассчитывали, что ваша суженая окажется, как вы сказали...
- Такой знатной.
- Вы не думали, что я, предназначенная вам пара, окажусь аристократкой. И что бы вы предпочли делать теперь?
Бренсон складывает башню из кубиков сахара, а потом сбивает ее кончиками пальцев.
- Если честно, не знаю. Я не рассчитывал, что вы будете интересоваться моим мнением.
Сибил удивленно мигает:
- Но как же так? Всё, что произошло, касается одинаково и меня, и вас.
- Ваша семья...
- Это их не касается. Решать только вам и мне. Мои родители... - она слегка кашляет, - Мои родители не должны решать за нас.
Бренсон хочет что-то ответить, но тут дверь кафе резко открывается, и к ним подходит девушка. Это Софи, анархистка. Она невысокая, с вьющимися светлыми волосами и невероятно светлыми голубыми глазами. Сибил кажется, что она очень похожа на Гвен, только более уверенную в себе и готовую бороться за свои права.
- Сибил, а что ты тут сегодня делаешь? - восклицает Софи. - Я думала, ты сегодня едешь в Сити-Холл.
- Да так, поменялись планы, - расплывчато отвечает Сибил. - Познакомься, это мой друг, мистер Бренсон, - тот поднимается и слегка кланяется. - Бренсон, это Софи Эйхер, мы вместе ходим на акции протеста.
- Первый раз вижу Сибил вместе с другом, - отвечает Софи и пожимает ему руку. Он уверенно отвечает на ее жест. - Вы знаете, что она суфражистка, и дружите с ней? Смело с вашей стороны!
- Высшая смелость заключается в том, чтобы бороться за справедливость, - отвечает Бренсон. - И этого уж точно не следует стесняться.
- Замечательно! - отвечает Софи и спрашивает Сибил: - Алиса собирается дать небольшую лекцию, а потом мы устроим небольшую вечеринку. Пойдешь с нами?
- Нет-нет, не в этот раз. Мне уже через час придется ехать домой, а с вами я могу засидеться хоть до полуночи.
- Мы можем! - улыбается Софи, похлопывая ее по плечу. - Ну, тогда до встречи, Сибил! Мистер Бренсон, приятно было с вами познакомиться!
Она быстро уходит. Бренсон ждет, когда она исчезнет из виду, и только тогда садится на свое место.
Их обоих сбили с мысли. Сибил то поглядывает на ровную поверхность стола, то поправляет платье. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем Бренсон снова решается заговорить:
- Так они не знают?
- О чем не знают? - переспрашивает Сибил.
- О том, кто вы на самом деле.
- Конечно, не знают, - Сибил проводит кончиком пальца по нижней губе. - Я даже не думала о том, чтобы им это рассказать. Не хочу, чтобы они думали, будто я с ними от безделья. Я ведь хочу заниматься настоящим делом, быть полезной. У меня есть убеждения, а это самое главное, правда?
На миг он улыбается, хотя вскоре улыбка снова сменяется напряженностью и задумчивостью. Сибил принимается медленно крошить печенье.
- Вам правда интересно мое мнение? - спрашивает Бренсон.
Сибил вздрагивает, и крошки сыплются ей на колени.
- Конечно!
- А что, если я хочу, чтобы мы попробовали получше узнать друг друга? Я думаю, мы бы могли поладить.
Сибил удивленно смотрит на него. Бренсон разглядывает ее так пристально, что она краснеет. В первый раз за всё это время она думает о том, что он красив. Видно, что он силен, его лицо выражает уверенность. И у него красивые глаза.
- Правда, могли бы? - спрашивает Сибил?
- Меня воспитывали в уверенности, что метки даны нам не просто так, - признается он. - Если вы не против, мы могли бы...
Метка-колесо у нее на груди начинает теплеть.
- Почему? - растерянно спрашивает она, смахивая крошки. - Я думала... ну, раньше ведь вы не собирались познакомиться со мной поближе?
- Нет.
- В самом деле?
- Правда.
- Тогда почему?
- Мне стало любопытно, как вы на это отреагируете, - он внимательно смотрит на нее. - Гвен права. Вы отличаетесь от людей вашего круга. Вы добрее и проницательнее. Вам не всё равно, что происходит вокруг. Но кроме ума и сострадания, у вас могут оказаться и недостатки, так?
Сибил снова краснеет по уши. О ней говорили по-разному. В семье она всегда была "милой Сибил", так же как Эдит всегда считалась тихоней, а Мэри - душой компании. Но никто не отзывался с таким восторгом о ее умственных способностях, и ей кажется, что она вот-вот провалится сквозь землю.
- Не знаю, - смущенно говорит Сибил. - Я честно сказала вам, что наши метки касаются только нас. Но мои родные остаются моими родными, и ради них нам лучше не спешить. Мы сегодня только в первый раз поговорили наедине, а мне еще и восемнадцати нет...
- Неужели? - он потрясен. - Сколько же вам лет?
- Семнадцать. Восемнадцать исполнится в ноябре. Пятого числа, - она запинается и чувствует себя неловко.
- Всего семнадцать... - Бренсон потирает щеку ладонью. - О господи...
- Я не ребенок!
- Я не это имел в виду, миледи... просто... вы показались мне взрослее, - объясняет он. - Всего семнадцать....
Он шепчет что-то еще, похожее на молитву на незнакомом Сибил языке.
- А вы думали, сколько мне лет?
- Не знаю... думал, примерно двадцать или двадцать два. Но не семнадцать...
- Разве мой возраст такая проблема?
- Просто, миледи, вы оказались младше, чем я думал. Вот и всё...
- Я в этом не виновата. Так сколько вам?
Он снова потирает щеку ладонью.
- Двадцать семь.
- Ой... - она не знает, что сказать, но потом вспоминает: - То есть, вы почувствовали, когда я родилась, правда? Если вы на целых десять лет старше, вы запомнили тот день, когда появилась метка...
Бренсон краснеет и пытается не засмеяться:
- Наверно... но я тот день совсем не помню... простите.
Сибил улыбается и снова берется за чашку кофе:
- Может быть, прощу!
Бренсон какое-то время не смеет поднять взгляд на нее, но потом все-таки смотрит ей в глаза, и по его выражению лица трудно понять, что он думает. Кажется, он принял рещение, но Сибил даже не представляет себе, какое именно.
- Так вы готовы попробовать узнать меня лучше? - спрашивает он. - Если возможно. Вы хотели бы дать мне шанс?
Ей кажется, что у нее в голове полная пустота - а может быть, просто слишком много мыслей. Когда она видит его выражение лица, то у нее всё внутри дрожит, будто душа вот-вот выпорхнет из тела.
- Я... - Сибил запинается, кусает губы, и пробует заговорить снова. - Я... я только хочу... - она трет глаза кончиками пальцев, размазывая макияж. - О господи, я столько всего обдумываю, что не знаю даже, как сказать!
Знак колеса на ее груди снова жжет, жалит, как укус пчелы, она прикасается к нему кончиками пальцев, глубоко вздыхая. Ей кажется, что она вот-вот заплачет. Всё так сложно, так похоже на гордиев узел, который она не может развязать. От волнения ей трудно дышать...
- Можете не отвечать сразу, если не хотите, - говорит Бренсон. - Можете обдумать этот вопрос, сколько захотите, я не тороплю.
Она смеется. Сквозь слёзы, но все же это смех.
- Спасибо... я просто думала, почему люди так усложняют такие простые вещи?..
- Чтобы упростить сложности, - предполагает Бренсон.
В этот момент ей хочется к нему прикоснуться. Может быть, это не правильно, но она так чувствует. Вместо этого она пытается как-то связно выразить свои мысли.
- Я не считаю вас недостойной парой, - говорит она. - Даже напротив. Мой отец может быть против, только я не согласилась бы с ним. Платон ведь говорит, что суженые - две части одного целого. Не уважать вас для меня значило бы не уважать саму себя... - Сибил думает о Мэри, кузене Мэтью и их меняющихся метках. - Но дело в том, Бренсон, что я вас совсем не знаю. И вы тоже не знаете меня. До того, как мы решим, быть ли нам вместе, мы должны узнать друг друга. И я хочу учиться. Знать не только то, чему меня учат дома, и не только об этом... - она прикасается к своей метке. - Я хочу знать про борьбу за избирательное право, про политику, историю и науку. Хочу знать, как устроен мир. Хочу познать его... Может, я покажусь вам эгоисткой, но я стремлюсь к большему, чем у меня есть сейчас. Я хочу учиться в университете, Бренсон, - ей легко дается озвучить этот секрет, в котором она не признавалась еще никому. Наконец-то она сказала об этом, призналась в своих тайных желаниях, сказала, что это ей необходимо, хотя казалось бы, в ее золотой клетке ей нечего желать. - Мне правда необходимо учиться в университете. Учиться чему-то большему, чем только французскому и этикету. Я мечтаю о том, чтобы у женщин были равные права с мужчинами, и чтобы Гвен смогла стать секретарем. И изучить, как работает связь меток, и... - ей хочется сказать, "узнать всё о вас", но она не решается озвучить это. - Да мне многого хочется. Даже не знаю, как сказать... - она в отчаянии смотрит на него. - Вы понимаете меня?...
Под пристальным взглядом Бренсона она чувствует себя бабочкой, булавкой приколотой к картону. А он достает из кармана пальто какие-то сложенные в несколько раз листы, и разворачивает перед ней. Сибил удивленно мигает.
- Я хотел отдать вам эти бумаги в машине, - отвечает Бренсон. - Я социалист. Как-то я услышал, что вы говорили о правах женщин с ее светлостью, и когда увидел памфлеты Сильвии Панкхерст, то подумал, что вам будет интересно их прочесть. - Теперь он выглядит увереннее. - Я всё равно хотел заговорить с вами, и подумал, это был бы неплохой повод.
Это честно, думает она. Ощущение от метки меняется снова, тепло теперь похоже на то, как если бы у нее на груди пригрелась кошка. Но, хотя Сибил это не всегда признает, в чем-то она похожа на Мэри. Она думает: я не знаю этого мужчину. Совсем не знаю. Но она бережно собирает листки, они кажутся ей хрупкими, как крылья бабочки. И осторожно говорит:
- Спасибо. Я очень рада, что вы мне их принесли. Некоторые мои подруги и я читали Ленина и Троцкого, но я не всё поняла. Может, теперь будет легче.
Он пристально смотрит на нее. Немного хмурится.
- Насчет учебы, миледи, если человек хочет, то обязательно выучится. Да... я вас понимаю. Понимаю всё, что вы сказали.
Он понимает ее! Ее сердце бьется быстрее. Еще никто не говорил, что во всем понимает ее и согласен с ней.
- Отец не разрешит мне учиться, - Сибил сжимает в руках памфлеты. - Он будет против, чтобы я посещала какое-нибудь из мест, где могут учиться женщины. И колледжей для женщин нет, даже в Оксфорде...
- Тринити-колледж в Дублине уже семь лет как принимает женщин на учебу. Так что, если вы не возражаете против жизни в Ирландии... - слегка напряженно отвечает Бренсон. - Или вы можете поступить в университет в Америке. Там вас в женский колледж точно примут. Возможностей не так уж много, но они хоть есть. Так что, миледи, если вы в самом деле хотите учиться, можете попробовать. Да я бы вас сам отвез, только скажите, и я мигом!
И вот теперь она плачет. Всего чуть-чуть, но Бренсон замечает это, и взволнованно спрашивает:
- Миледи?
Она смеется:
- Вы бы отвезли меня в Америку? Правда? Решились бы?
Первый раз за всё время, что они тут, Бренсон расслабляется. Он уже не так напряжен, не хмурится, и наконец-то искренне улыбается.
- Не бойтесь, миледи, я умею водить и корабль!
Сибил снова смотрит на памфлеты, напечатанные красными чернилами. Неожиданно для самой себя она предлагает:
- Можете звать меня по имени. Так будет лучше. И я бы хотела знать и ваше имя...
Он молчит.
- Вы считаете, я тороплюсь? - спрашивает она, краснея по уши. - Понимаю... если мы привыкнем обращаться друг к другу по именам, это может стать проблемой, особенно если отец услышит...
- Сибил... - говорит он, и от его тона у нее перехватывает дыхание. Она прикасается кончиками пальцев к его руке. От этого легкого прикосновения метка теплеет. Это на самом деле. На самом деле... Сибил убирает руку. - По крайней мере, вы не сказали "нет", это уже хорошо.
Она не сказала ему "нет". Сибил кивает.
Бренсон прокашливается.
- Том. Меня зовут Том.
- Том... - повторяет она.
Бренсон выглядит смущенным.
- Сибил... - молвит он после очень долгой, неловкой паузы. - Я подожду. Столько, сколько вам необходимо, чтобы разобраться в своих чувствах. Мы ведь суженые. Мы предназначены друг другу. Рано или поздно мы поймем друг друга.
Сибил мигает, пытаясь не рассмеяться.
- Вы очень уверены в себе...
- Еще бы, - Том улыбается хитро и немного хищно. - И я терпеливый. Социалистам без терпения никак. Иначе мы не могли бы бороться с общественным строем.
Она чуть-чуть хмурится.
- И я для вас тоже воплощение общественного строя?
Бренсон задумывается:
- Часть этого общества. Но, по крайней мере, самая лучшая.
- Нахал! - невольно восклицает Сибил.
Бренсон приподнимает бровь.
- Я принесу вам социалистический манифест.
Сибил смеется.
* * *
@темы: фанфикшен
-
-
12.04.2016 в 19:28-
-
13.04.2016 в 12:00-
-
09.07.2016 в 21:23DarkLordEsti, пожалуйста-пожалуйста, если на то нет каких-то важных объективных причин - не бросайте перевод) Мне бы очень хотелось прочесть эту замечательную историю до конца с вашей помощью, а не гугл-переводчика)))) Я бесконечно вам благодарна, что вы взялись за такое трудное, но потрясающее дело))) Огромное вам спасибо за то, что уже есть, и я буду очень надеяться на продолжение)))
-
-
11.07.2016 в 13:25-
-
11.07.2016 в 13:36-
-
12.07.2016 в 13:07-
-
19.07.2016 в 23:15Искала фанфики и наткнулась на Ваш перевод)) Спасибо, что потратили силы и время и донесли его до нас.
-
-
22.07.2016 в 13:19